что великий князь часть новгородцев, а также людей и из иных окраин оставил при себе. Владимир таким образом формировал свое окружение. Принцип отбора был тот же, по какому оставлена была в Киеве часть варяжских дружинников. Но провинциалы могли быть довольны – они оставляли в окружении великого князя своих представителей и это было в их представлении залогом соблюдения их интересов. Отряды оппозиции вернулись в свои уделы и, таким образом, была разрешена первая задача – без разорения Киева «разоружить» языческую оппозицию, вернуть ее к своим удельным очагам. Русское единство было сохранено. Началось правление Владимира Святославича, которое носило в сравнении с его предшественниками качественно иной характер.

Глава 13. Первые шаги во власти

Сюжет, привычный в истории, – новый властитель, имея внутри своей страны целый комплекс проблем, необходимость решений которых очевидна в той же степени, в какой и опасна, переносит акцент своей деятельности, развивая при этом максимальную активность, на внешнюю политику, предпочитая по преимуществу военную форму ее реализации. Во-первых, защита страны и руководство военными действиями есть прерогатива князя и, наряду с осуществлением правосудия, наиболее очевидная форма его служения возглавляемой им стране. Во-вторых, война переносит внимание всей страны из сферы внутриполитической в сферу внешнеполитическую: внутренние вопросы от того, конечно, не решаются, но как бы отходят на второй план и актуальность их приглушается. В-третьих, успех во внешней политике, особенно если этот успех достигается яркими победами на поле брани, быстро повышают авторитет правителя, который обретает необходимый ему политический вес для разрешения внутренних проблем. В известной степени те военные походы, которые уже в 981 году осуществил князь Владимир Святославич, явились и его дебютом как самостоятельного политического и военного лидера, и его «смотринами» – точнее, их второй частью, где следовало закрепить тот успех, который был достигнут недопущением разграбления Киева варяжской дружиной, и дружинами языческой оппозиции во главе с новгородцами. Военно-политический дебют – дело нешуточное и весьма ответственное: неудача может слишком дорого стоить дебютанту. Владимир Святославич продемонстрировал отменные качества и политического стратега, и военного тактика.

О военном искусстве его сказать что-либо определенное сложно, разве что ни летописцы (и, видимо, современники), ни историки не нашли ничего, за что можно было бы упрекнуть великого князя. Очевидно, что Владимир Святославич, как военачальник, не имел той динамичной импровизационности и яростной, харизматичной заразительности, что всегда отличали Святослава Игоревича. Не имел он и того пространственно-временного полководческого мышления, при тщательном планировании операций, что свойственно было, скажем, Владимиру Мономаху. Как военачальник Владимир был добротен, традиционен и отважен, хотя и без безрассудства, т. е. не позволял темпераменту возобладать над рассудком и отлично сознавал предел своих возможностей. Да, его нельзя поставить рядом с Александром Невским и даже с Мстиславом или Ярополком II Мономашичами, Изяславом Мстиславичем или Андреем Юрьевичем Боголюбским. Но он и не обольщался на свой счет, что свидетельствует о несомненном уме.

Более определенно можно сказать о Владимире Святославиче как о стратеге, для которого война есть не более чем одна из возможных действенных форм в достижении политических задач. Прежде всего, обратим внимание, что характером своих военных походов он сразу заявил о себе как о «домостроителе», т. е. о рачительном хозяине страны, который не отделяет ее судьбу от своей личной судьбы.

Для Олега Вещего и для Святослава Игоревича Русь была не более чем территорией, которую можно использовать, пока не подвернется что-то лучшее. Олег Вещий был заинтересован лишь в доходности Балтийско-Черноморского транзита, т. е. пресловутого «пути из варяг в греки»: Русь его интересовала лишь тем фактом, что транзит проходил сквозь нее и ее потенциал мог при не слишком удачном развороте сюжета (что и произошло на самом стыке IX и X веков) хотя бы отчасти компенсировать материальные потери от конфликта с основным конкурентом варяжской «торговой компании», с Хазарским каганатом. Олег ни созидателем страны, как «долгосрочного проекта», ни «отцом народа» не был и к этому даже не стремился – пришел узурпатором и таковым все тридцать лет, пока был «царем горы», оставался. Для него земли по берегам Днепра, Ловати и Волхова были лишь источником обогащения. Сменивший его Игорь отличался лишь меньшей авантюрностью и склонностью к рефлексии. Полюдье, т. е. ежегодный объезд племен для сбора дани были лишь средством компенсировать потери в доходности от частично парализованного из-за алчных хазар «пути из варяг в греки». Ничего для объединения племен Игорем не предпринималось. Государство это все же не коммерческое предприятие. Прежде всего здесь важно единство идейное, осознание единства судьбы. Княгиня Ольга первой начала сознательно, последовательно и настойчиво строить единое здание государственности, точно выстраивая политику на решение задач объединения племен, формирования единой элиты, единой религии и, следовательно, единой идеи и культуры. Но в Святославе Игоревиче она не нашла ни единомышленника, ни помощника. Единая Русь ему представлялась, видимо, делом, обременительным и ненужным. Вне Руси он мечтал создать государство-грабителя, паразитирующего за счет посредничества в торговых отношениях на Черном море. Столкновение с Византией оказалось для планов Святослава роковым.

Владимир Святославич, который должен был (как минимум!) «сложно» относиться к своей великой бабке, благодаря которой его детство и юность были полны опасности и риска, как ни странно, сразу оказался наследником именно ее политических принципов. Для него Русь – это его дом, который он будет достраивать и укреплять, который он не покинет и в который не пустит чужаков. Русь – это его судьба. Вне Руси он себя не мыслит. Несомненно, такая позиция родилась не вдруг, после захвата Киева; она – итог долгих лет воспитания, осмысления происходящего в окружающем мире. Кто были его учителя в этом его становлении рачительного государственника? Конечно, Добрыня. Но, видимо, были и иные, имена которых нам не известны, но к которым мы априори испытываем благодарность. Надо полагать, многое было осознано Владимиром за то время, которое он провел в Скандинавии. Именно там он мог и увидеть, и осмыслить тот факт, что время варягов-шатунов закончилось, что будущее за теми, кто врастает в территории, пускает там корни, и, укореняясь, обретает общую историческую судьбу с подобными себе. Уж на что были авантюристами Хакон Добрый, Эйрик Кровавая Секира, Харальд Серая Шкура или Харальд Синезубый, но покинуть свои отеческие территории для них было немыслимо – они готовы были на самые чудовищные зверства, на пролитие рек крови ради власти там, где были их родовые корни. Захватить чужое – да, было можно, но только присоединив это к своему отчему домену. Владимир, конечно, ощущал дальнее, уходящее в туманное прошлое,