Как известно, «нельзя дважды войти в одну и ту же воду». Владимир Святославич отлично понимал, что те, кто согласились войти в его «ближний круг», кто рекрутирован им во власть, уже не вернутся к прежней жизни. Важно было оставаться абсолютным центром этого круга, источником всякого блага, единственным его «светилом». Важно было поддерживать в своем «ближнем круге» азарт и внутреннее динамическое равновесие, оставляя за собой право окончательного вердикта. Важно было подогревать страсти и внутреннее соперничество, но так, чтобы все «играли свою игру» именно «пред лицом» своего патрона, в воле которого и награждение, и кара.

Наука власти проста. Сложно то, что власть является также и искусством, т. е. процессом творческим и непредсказуемым. Почему? Потому, что наука исходит из усредненных типовых ситуаций и правил. Жизнь же, состоящая из бесчисленного множества сюжетов, закономерных и случайных, из немыслимых комбинаций разного срока длительности и разной меры внутренней прочности, из множественности мотиваций и огромного числа субъектов, действия которых зависят от тысяч факторов, большинство которых не осознается – уметь управлять этим это именно искусство. Слишком уж много составляющих элементов, слишком много сопутствующих факторов и параллельных сюжетов и слишком мало информации, которая никогда не успевает за быстротекущей рекой жизни! Наука власти, основывающаяся на информации, позволяет осуществить лишь «возможное». И это «возможное» всегда пролагается в зыбком коридоре имеющейся, всегда неполной информации. Поэтому «возможное» чаще всего оказывается слишком далеким от ожидаемого. Искусство же позволяет совершить и почти «невозможное». Наука апеллирует к разуму и являет собою процесс на всех этапах сознательный. Искусство же по природе своей таинственно, инстинктивно и интуитивно – оно не «знает», а ощущает, предчувствует, предвосхищает, предвидит и волевым импульсом воплощает в жизнь фантазии: это процесс бессознательного переноса подсознательного в сознательное. Именно это и есть творчество! Владеющего творчеством в политике считают счастливым обладателем бесценного дара «инстинкта власти». История показала, что Владимир Святославич обладал таким «инстинктом» в полной мере и он мог добиваться невероятного, когда его «искусство политика» находилось в равновесии с его волей.

Не иначе, как «инстинкт власти» подсказал ему и решение первой задачи. Как заставить всех разойтись «по домам»? Только убедив их в достижении поставленных целей. Ключевым элементом здесь были новгородцы. Уйдут они – удалятся в свои уделы и остальные провинциалы. Напомним, что Ярополк Святославич и, очевидно, его окружение были христианами.

Христианская община Киева, ставшая еще при княгине Ольге значительной политической силой и бывшая, конечно, опорой власти этой мудрой правительницы Руси, при Ярополке усилилась еще более. Оппозиция же, бросившая вызов Киеву вызов еще в 976 году и со второго раза одержавшая верх в 980 году, была именно языческой. Интуитивно ли, осмысленно ли, но окраины и их вожди весьма точно представляли себе, что победа христианства означала бы и путь к унификации разбросанных по просторам Восточной Европы племен. Пришел бы конец прежней пестроте и вольностям.

Для удовлетворения оппозиции Владимир должен был продемонстрировать верность язычеству. Правда, продемонстрировать так, чтобы не допустить погрома киевских христиан, который неизбежно вылился бы в погром всего Киева. Обратим внимание, что нигде в летописях нет даже намека на погром стольного града, как, кстати, нет никаких упоминаний не то чтобы о репрессиях, но даже и о малых притеснениях христиан. Все это при поверхностном взгляде представляется нелогичным, поскольку, сокрушив власть Ярополка Святославича, новый правитель, казалось бы, должен был непременно выкорчевать ту организацию, что обеспечивала электоральную основу власти предшествующего политика. Поскольку Ярополк I был христианином, то репрессии в отношении Киевской христианской общины обязательны, тем более что в старой великокняжеской элите должно быть много христиан.

При том, что для драматургии образа св. Владимира, той, что выстраивает на фабуле прозрения ап. Павла, летописец Нестор, – погромы христиан не только не помешали бы, но, пожалуй, были бы даже необходимы: чем грубее и свирепее был князь-язычник, чем глубже погряз бы он в языческом разврате, чем жестокосерднее он был в отношении христиан, тем разительнее был бы контраст с тем светлым образом равноапостольного правителя, которым он стал после спасительного чуда в Корсуни. И тем очевиднее было бы сходство с жизнью ап. Павла, совершившего путь от бездн гонителя христиан в Иерусалиме до организатора Церкви, подвижника Божьего, проповедника, учителя и мученика. Но особой свирепости Владимир Святославич не выказывал; во всяком случае такой, которая отличала бы его от прочих правителей (в том числе и христианских) современного ему сурового мира. Как известно, даже в Полоцке он действовал более под давлением и наущением своего дяди Добрыни. Конечно, убийство брата, пусть и соперника, – факт в биографии неблаговидный. Однако же нет оснований считать, что именно Владимир был инициатором такого злодейства. И чем отличается это злодейство от того, чем была заполнена история того времени в христианской Европе или самой Византии, где каждый второй император погибал насильственной смертью? Реальная политика – не место для милостивых и кротких, это поприще для людей суровых, не ведающих жалости, когда дело касается целесообразности. Владимир Святославич на момент прихода в Киев ничем не отличался от успешных правителей Средневековья. Нестор не смог украсить его «предхристианскую» часть биографии какими-либо особыми жестокостями. Не имея сведений о погромах христиан, он вынужден был живописать с явным преувеличением любострастие будущего крестителя Руси, когда он находился в плену язычества.

Итак, ожидавшие погромов христиане (наверное, многие из них готовились к принятию мученического венца) так их и не дождались. И в этом Владимир Святославич был вполне прагматичен.

Во-первых, фактически невозможно было провести погромы христиан, не затрагивая прочее население Киева. Владимир был уже достаточно опытен, чтобы знать, что погромы есть явление неуправляемое, стихийное, провоцирующее на выплеск из участников самых низменных страстей, что-то вроде «зверя в человеке». Христиане жили не в каком-то киевском «гетто», а по всему городу. После погромов Владимиру достался бы совершенно разоренный и опустошенный город. Русь лишилась бы не просто самого крупного и богатого города, а лишилась бы своего ядра, центра притяжения уделов, центра, который в той зыбкой ситуации сохранял русское единство. Владимир хорошо понимал: если он не хочет получить в качестве «наследства» пепелище, он должен защитить христиан, независимо от того, как он на самом деле к ним в тот момент относился.

Во-вторых, христиане были важным фактором во взаимоотношениях Руси с Византией и Европой. Владимир был наблюдателен и вряд ли не обратил внимания, сколь относительными христианами были даннские и норикские конунги, скажем, такие как Харальд Синезубый или Хакон Сигурдарсон. Однако они ревностно относились к сохранению христианства, пусть даже и условного, внешнеобрядового, поскольку это было условием добрых отношений с