Он знал — феномен «реанимации» еще не наступил.«Разгерметизация» придет позднее. И он будет искать человека, чтобывысказаться. Он постарается передать ему свою боль, свои тревоги, свои надежды.И он заранее знает, что из этого ничего не выйдет, потому что ничегоконкретного он рассказать не сможет, а его словоблудие в попытках найтидуховный контакт со своим «исповедником» вызовет лишь раздражение обоих.

В аэропорту его, разумеется, не встречали. Не игралифанфары, не был выстроен почетный караул. Подняв воротник светлого плаща, ондовольно быстро прошел таможенный контроль, благо вещей у него совсем не было.

Несколько раз оглянувшись, он спустился вниз и позвонил потелефону. Через несколько секунд автомат сработал. Поговорив около минуты, онположил трубку и, выйдя из здания аэропорта, нанял такси, попросив шофераотвезти его в центр города.

Не доезжая до назначенного места, он остановил машину и,расплатившись, вышел. Два квартала он прошел пешком. Дождь усиливался, и емупришлось идти быстрее.

На квартире его уже ждали. Молчаливый хозяин провел его вкомнату и, предоставив ему возможность переодеться, бесшумно вышел. Здесьнаходились его вещи. Стоял чемодан. На стуле лежали его часы, документы, дажезубная щетка.

Раздевшись догола, он достал из чемодана свое нижнее белье иначал одеваться. Накрахмаленная рубашка, его любимый галстук, его костюм.Паспорт в кармане. Удостоверение личности. Деньги. Носовой платок. Брелок сключами от чемодана. Надел часы, достал бритву, от которой уже успел отвыкнуть,и, подумав немного, решил побриться в гостинице.

Натянул плащ.

Через двадцать минут он был уже одет. Поднял свой чемодан ипостучал в дверь. Хозяин квартиры вошел в комнату, оглядел его, удовлетвореннокивнул и молча проводил до дверей. Не было произнесено ни слова. Лишь напрощание ему протянули бумажку. Это было направление в гостиницу.

Еще через час, отдохнувший и свежевыбритый, он сидел водноместном номере гостиницы и, набирая телефон, пытался дозвониться по коду всвой родной город. Наконец это ему удалось.

— Алло, — раздалось в трубке. У него дернулся кадык.

— Мама, — тихо произнес он.

— Это ты?.. — Она назвала его тем ласково-уменьшительнымименем, которым звала в детстве. — Это ты?

— Да, мама, я. Здравствуй, как ты себя чувствуешь, как папа?

— Все хорошо. У нас все хорошо. Как ты сам? Я такволновалась. Столько дней! Хорошо еще, что писал. А то бы я, наверно, с умасошла.

Он улыбнулся. Перед отъездом он написал целую пачку писем ителеграмм. Их и отправляли его родным через каждые два-три дня. Но они об этомне знают. Хорошо, что не знают.

— Когда приедешь? — счастливый голос матери звучал совсемблизко. — Я очень скучаю без тебя, — добавила она.

— Я тоже, мама. Думаю, что дня через два-три. Запиши мойтелефон. Если что-нибудь нужно, звони, я здесь.

Он продиктовал свой номер. Она, записав телефон и прибавивеще несколько ласковых слов, передала трубку отцу.

— Здравствуй! — раздался в трубке голос отца.

— Здравствуй, папа.

— Давно приехал?

«Отец все-таки догадывается», — подумал он и ответил:

— Сегодня. Только что.

— Как ты себя чувствуешь? Ты здоров?

— Конечно, здоров.

— Вот здесь мама говорит, что у тебя хриплый голос. Ты ненаходишь? Может быть, простудился?

— Когда я в последний раз болел, папа, ты помнишь?

— Не помню. Но все равно не особенно резвись. Ты когдасобираешься домой? Не хватит гулять? По-моему, уже достаточно.

— По-моему, тоже. Наверное, послезавтра прилечу. Не знаю. Тыже знаешь, что я не люблю самолеты, а поездом долго…

— Как хочешь, — сказал отец.

И он вспомнил, что отец вот уже двадцать пять лет не летаетсамолетами, предпочитая им поезда.

— Я прилечу, папа. Теперь уже скоро. Мама сильноволновалась? — спросил он озабоченно.

— Как всегда, когда тебя нет. Трудно было? — не удержался отвопроса отец, и он укоризненно покачал головой. Отец-то тоже профессионал.Видимо, отцовские чувства перевесили.

— Не очень. Приеду — расскажу, — соврал он, зная, что ничегоне скажет. Отец, конечно, понял. На другом конце раздался его голос:

— Да, я понимаю, билеты всегда трудно доставать. И сгостиницами сейчас нелегко. — Говорит для матери, догадался он и почувствовалблагодарность к отцу, оберегающему мать от всяких волнений и тревог.

Попрощавшись, он положил трубку. Минуты три сидел на стуле,задумчиво глядя на телефон. Начало темнеть, и в номере было довольно мрачно. Онзнал, что звонить ему будут только завтра. И родители, и… Словом, толькозавтра. Сегодняшний вечер в его распоряжении. Он подумал о своих товарищах,знакомых, друзьях. Увы! Пока никому не позвонишь. Хорошо еще, что ему невозбраняется звонить домой. Могли бы запретить и это.

Он поднялся и, подумав немного, решил пойти в буфет, Взятьнемного еды, чтобы поужинать. Он любил есть в одиночестве, хотя и былчрезвычайно общительным человеком. Впрочем, какие только странности не бывают улюдей. В буфете почти никого не было. Он попросил положить ему два ломтикасыра, ветчину, немного рыбы, черного хлеба, холодной курицы и вдруг поймал себяна мысли, что хочет выпить, хочет забыться и отрезать все, что произошло за этидни. Разумеется, пить в буфете ему было неудобно, и он решил взять бутылку водки,рассудив, что выпьет граммов сто. Остальное можно оставить в холодильнике, хотявряд ли оно ему еще понадобится. Он не любил пить и выпивал рюмку-другуюизредка, по случаю.

В этот вечер, однако, на него нашло. Он выпил первые стограммов. Почувствовал, как обжигающее тепло разливается по телу. Решил выпитьвторые сто граммов и заставил себя это сделать. Затем он вспомнил о своихиспытаниях, о погибшем товарище и выпил третью рюмку. «Пьют в одиночку толькоалкоголики, — подумал он, — вот и я стану настоящим алкоголиком. Надо выйтикуда-нибудь».

Захлопнув дверь, спустился на первый этаж. Прошел вестибюльи направился в ресторан. Швейцар предупредительно распахнул перед ним двериресторанного зала. Войдя, он остановился, оглядываясь.

Зал был полон. Играла музыка, в одном конце слышалисьвыкрики подвыпивших гуляк, женский смех. К нему подскочил официант.

— Что вы хотите?

Он удивился.

— Зачем ходят в ресторан?

Официант, очевидно, не понял.

— Я спрашиваю, чего вы хотите? Поужинать, заказать номерили… — он сделал многозначительную паузу.