Медлить больше было нельзя.

— Мистер Дершовиц? — спросил он тихо.

Мужчина даже не вздрогнул. Он спокойно смотрел на Леживра,слишком спокойно, и это его выдало. Их взгляды встретились, и оба поняли, чтокаждый знает о другом все. Кроме ненависти, в глазах сквозило любопытство. Обапротивника впервые увидели друг друга. Но у Леживра было большое преимущество.Он стоял, а Дершовиц сидел.

На террасе был слышан детский смех и мягкие шаги официантов.Молчание двух профессионалов длилось несколько мгновений, но обоим показалось,что прошла вечность. В районе маяка завыли милицейские сирены, и в этот моментоба профессионала разом достали свое оружие. Два выстрела раздалисьодновременно. Почти. Но Леживр стоял, а Дершовиц сидел, и пуля Анри Леживрапервая вошла в мозг Алана Дершовица, пробив ему лоб. Вторая пуля просвистела всантиметре от волос Леживра и вонзилась в стену. Дершовиц падал медленно,словно быстрая съемка сменилась вдруг замедленной. Послышался шум падающеготела. Раздались испуганные крики женщин, громкие возгласы официантов, чьи-тобыстрые шаги. Леживр наклонился над убитым. В его взгляде внезапно промелькнулоуважение. Словно он отдавал должное профессионалу. Но эта искорка быстропогасла, и в памяти снова всплыла картина развороченного «Шевроле». Леживроглянулся. На террасе уже стояли несколько румынских милиционеров. Один из нихшагнул к нему.

— Сдайте ваше оружие, — потребовал он официальным голосом, —вы арестованы за убийство.

— Конечно, — попытался улыбнуться Леживр, чувствуя, как ноютот напряжения скулы, — конечно, я арестован. Возьмите мой пистолет, пожалуйста.

Его освободили через два дня. С извинениями. Но егопосольство, не разобравшись, в чем дело, все-таки послало донесение на Родину спросьбой принять надлежащие меры, дабы этот гражданин более не появлялся вРумынии, где он так лихо размахивал американским оружием, имея паспорт сканадским подданством.

Груз был найден у маяка: уложенный в контейнер, он былпредназначен для отправки в Италию, и его уже готовилась принять на свой бортизраильская яхта капитана Вильсона. Турецкие гангстеры, воспользовавшисьхалатностью работников порта, сумели под видом груза для Румынии провезтиконтейнер с наркотиками. А затем, договорившись с одним из чиновников, онивключили этот небольшой контейнер в список грузов, предназначенных для продажиИзраилю, с которым Румыния имела дипломатические и торговые отношения. Сделкабыла вовремя остановлена, и все участники этой дерзкой операции получили позаслугам и в Румынии, и в Турции.

А Анри Леживр, сдав свой паспорт, снова превратился вобычного человека и, хотя его отдых на побережье был окончательно испорчен,вернулся домой, ни о чем не сожалея. Он лишь послал телеграмму в Польшу, вКраков, на имя Адама Купцевича. Или Шарля Дюпре, как звали этого польскогоагента Интерпола в той дерзкой операции в Индонезии. Настоящее имя Шарля Дюпреон узнал только два года спустя, когда в Лондоне ему сообщили, что Дюпре жив.Жив, несмотря на тяжелые ранения и ампутацию обеих ног. В телеграмме, посланнойв Краков, было всего три слова: «Дершовиц скончался. Гонсалес».

После своих заграничных вояжей он возвращается обычно домой.И долго сидит один, прислушиваясь к тишине своей квартиры. А потом, спустянесколько дней, ему вдруг говорят, что он очень странно выглядит. И он тожезамечает, как постарел и поседел за время своей очередной «заграничнойкомандировки». Никто и никогда не дает ему его лет. Люди утверждают, что емусорок — сорок пять. Никто и не догадывается, что ему нет и тридцати. А может,это и хорошо, что не догадываются. Иначе было бы слишком много вопросов,назойливого внимания, ненужных догадок, которых он более всего хотел быизбежать.

Жизнь входит в привычную колею. Спокойная, повседневнаяработа служащего, восьмичасовой рабочий день, дежурные улыбки, дежурные слова,дежурные рукопожатия, взгляды. Но иногда в ночной темноте раздаетсяпронзительный телефонный звонок, и жизнь снова резко меняется. Словно этотзвонок — первый выстрел в очередной небольшой войне, которые так частовспыхивают на нашей маленькой планете.

О своей «командировке» в Индонезию он старается невспоминать. Только тогда, когда грудь начинает болеть особенно сильно, памятьвозвращает ему страницы прошлого. Но со временем, очевидно, забудет и это,потому что жизнь продолжается и новые впечатления ложатся на старые, постепенностирая их.

И все же… иногда, беседуя с кем-то, он вдруг замолкает наполуслове — словно бы раздумывает над сказанным, и даже тень набегает на еголицо. Но он быстро спохватывается, к тому же на это никто не обращает внимания.Ведь проблем и так хватает. В конце концов, у каждого они свои.