– Мы же встретимся сейчас, вот и расскажешь.

– Встретимся? Ах, да! Приезжай поскорее. Ты далеко?

– Почти доехал, пока мы разговаривали.

– Хорошо. Я сейчас выйду. Только знай, я люблю тебя, очень люблю. Это единственная правда, а все остальное не важно. Только знай и верь, что я тебя люблю.

Ну что за истерика? Совсем ей это не свойственно. Неужели почувствовала что-то? Или просчитала его план и истерику только разыгрывает? В любом случае с ней нужно быть осторожней, не расслабляться, не верить ее игре.

Хорошо, что на такси Нина решила не ехать. Но плохо, что нельзя теперь приехать на место раньше ее и все проверить, подготовить. Ну да ладно, придется смотреть по ходу, все равно ее игры он пока не знает.

Женя остановил машину у магазина «Балтика».

Не самое удачное место Нина выбрала для встречи – здесь довольно опасно находиться, если его уже ищут, если Катя…

Женя посмотрел на часы. Половина двенадцатого. Нет, пока не опасно. Если и успела Катя уже добраться до города, что маловероятно, с Гавриловым точно еще не состыковалась, а если и состыковалась, что уж почти невероятно, в городе его не ищут, спешат на дачу. Да нет, не спешат, только собираются спешить. В общем, пока не опасно.

Опасна сейчас Нина. Очень, очень опасна. Пантера, готовая к прыжку, но делающая вид, что спит. Вот на ней и нужно сосредоточиться. Переиграть ее трудно. Еще никому не удавалось. Но, кажется, он раскусил…

Интересно, в чем она придет? Если в бежевом свитере, значит, весь ее план – полная хрень, каждый шаг ее просчитывается как два пальца об асфальт. Ну а если все-таки в черном платье, похожем на то, другое? Ну, тогда старушка еще полна жизни и силы, справиться с ней будет трудно.

Снова зазвонит телефон – она придет в бежевом. Больше звонить не будет – значит, все-таки в черном. Или нет?

Телефон.

Слава богу!

Барабанит в стекло машины.

Как же это понять?

Женя взял трубку.

– Милый, я пришла. Открывай скорее.

Женя распахнул дверцу, Нинель забралась в машину. На ней была длинная шуба, почти до полу.

– Ну, поехали, чего ты стоишь?

– Ты же хотела зайти в магазин, продуктов купить, ну и там все остальное.

Что там у нее под шубой – бежевое или черное?

– Действительно хотела. Забыла, – Нина хлопнула себя по лбу рукой в перчатке и нервно засмеялась. – Вместе пойдем. Или ты?

– Иди ты одна.

– Да. Я думала, ты… Но как хочешь.

– Ты же знаешь, я не люблю магазины. Никогда не любил.

– Не любил, – она грустно покачала головой. – Что купить?

– Мои предпочтения ты знаешь. А вообще ориентируйся на себя. Твой послушный мальчик будет есть все, что ты выберешь.

– Послушный мальчик? – Нина задумчиво на него посмотрела и опять нервно рассмеялась. – Да, да, будь послушным мальчиком, и тогда все будет хорошо.

– А иначе не будет? Что за трагизм в голосе, Ниночка? У нас ведь сегодня праздник. Мы к этому шли пять лет.

Так себе пьеска, и роль, которую она себе выбрала, совершенно ей не идет. Но, может быть, второе действие будет получше?

– Праздник? Ну да. День любви и согласия. Ты ведь любишь меня и со всем согласишься? – Нина печально улыбнулась. – Не правда ли?

– Все зависит от того, что именно ты хочешь мне предложить.

Смерть, разумеется, уж в этом сомневаться не приходится, все равно, в чем она будет – в бежевом или в черном. И изумрудная капля ни на что повлиять не сможет. Результат предопределен.

Результат предопределен, Ниночка. Ты уже проиграла. Даже если ты в черном платье, наперекор в черном.

– Хорошо, – она улыбнулась бледной, болезненной, желтовато-зеленой улыбкой. – Я постараюсь быстро. Значит, беру на свой вкус. – Нина выбралась из машины.

– Твой вкус и есть мой. – Анемичная лесть, но не стоишь ты, милая, ей-богу не стоишь полнокровного комплимента.

– Ошибаешься, дружочек. Вкусы у нас всегда были разные.

Ну да, например, ему никогда не нравился Миша. Да и Павел совсем не в его вкусе.

– Однако нам это не мешало ладить.

Еще как мешало. И сейчас мешает, очень мешает. Но об этом потом. Нужно сначала доехать, здесь, в машине, несподручно обсуждать разницу во вкусах. Здесь вообще несподручно выяснять отношения.

– Жди. – Хлопнула дверцей, ушла.

Плохо, очень плохо проиграна сцена, а сценарий вообще ниже всякой критики. Эта рассеянная грусть не вытекает из страстных объяснений в любви, спонтанных, истеричных объяснений первого, телефонного, акта. Нелогична она и ничем не оправдана. Или это уже не игра? Печаль искренняя, оттого, что придется убить своего драгоценного мальчика? Не печалься, родная, тебе не придется этого делать. Мальчик спасет тебя от тягостной миссии. Неужели ты этого не чувствуешь? Мы ведь так хорошо научились понимать друг друга. Ты должна была догадаться, что твой маленький мальчик давно уже вырос, что он просчитал твой план и, конечно, придумал свой. Или ты догадалась? И грустишь о себе?..

А что, интересно, поделывает сейчас дурочка Катя? Все еще идет сквозь снега? Рассказывает страсти Гаврилову о чудесном воскрешении с последующим разоблачением? Заламывает руки у себя на Садовой, оплакивая несовершенство мироздания?

Не плачь, Катюша, мироздание мы поправим и даже уже сегодня вечером, вот только немного разберемся с текучкой. А к Гаврилову идти не стоит – глупый, преждевременный шаг, нам с тобой он может серьезно повредить. Ты и так вела себя не лучшим образом, только и делала, что куда-то мчалась, заполошная, глупая девочка, портила план, прибавляла забот и себе и другим. Но и это ничего, и Гаврилов, черт с ним, пускай, только бы дошла, не пропала в лесу.

Дверца всхлипнула, качнулась – вернулась Нинель. Печальнее прежнего.

– Поехали, милый. – Она положила пакет на заднее сиденье. Зачем-то посмотрела на часы. – Десять минут первого уже.

– Ну и что? Нам разве не все равно? Весь день, весь вечер, вся ночь теперь наши. Никак не могу в это поверить. Наконец-то мы снова вместе.

А ведь так и было бы, так вполне могло быть. Если б не оказалась она такой алчной дрянью. Грохнули бы Мишеньку, и дело с концом. Стали бы жить-поживать и добра наживать, вернее, добро проживать.

– Я люблю тебя, мальчик мой, очень, очень люблю.

Повторяетесь, сударыня, повторяетесь. Не хватает фантазии выдумать новую реплику?

Замолчала, отвернулась к окну и опять загрустила.

Все идет по кругу. Списывать тебя, дорогая, пора, по всем параметрам – и как морально устаревшую модель, и потому, что другого выбора нет: завела часовой механизм в бомбе – вот сама на ней и подорвешься.