Все правильно, верная тактика – ревность, чистая, ни о чем не подозревающая, а потому не опасная, просто ревность без всякой подоплеки.

– Нет, мой маленький. Ты мой единственный мальчик, единственный любимый мальчик. На всю жизнь, на всю жизнь. А он… Я расскажу тебе, все расскажу, но сначала… Да, да, с этого и нужно было начать. – Нина сняла сумку, висевшую на спинке стула, немного покопалась в ней и вытащила маленький полотняный мешочек, стянутый красной тесемкой. – Я надеюсь, тебя это хоть немного утешит. – Она положила мешочек на стол перед Женей.

– Что это? – Женя развязал тесемку, заглянул внутрь. – Откуда у тебя… Это изумруды? – Он высыпал из мешочка на ладонь несколько камешков.

– Тридцать два изумруда. Все третьей-четвертой степени. А обработка какая! Ты посмотри, посмотри.

– Откуда у тебя они? Это Михаила?

– Нет, мои. Миша о них ничего не знал.

– Но откуда?

– Разве это важно?

– И все же…

– Господи, какой ты нудный! Позаимствовала у одного из клиентов, тех, московских.

– Украла?

– Что, аморальный поступок? Красть нехорошо? Да ему уже они были без надобности.

– Мы могли из-за них засыпаться.

– Не могли. Я все рассчитала.

– Но ты ничего мне не говорила…

– Я многое тебе не говорила.

– Это у того, первого? То есть у второго? Ну, в общем, когда мы единственный раз «работали» в паре.

– Ты ужасно догадлив, мой мальчик. На удивление прозорлив. Ну вот, теперь эти камешки твои. Все до единого. Тут ведь целое состояние. И я даже подскажу, куда с ними обратиться. Лет на пять вполне безбедной жизни хватит. Только, думаю, пяти лет и не понадобится.

– Но почему ты мне их оставляешь?

– Потому, дорогой, что безбедную жизнь, не знаю, год или два, тебе придется вести без меня.

– Что это, раздел имущества? Ты меня прогоняешь? Но почему, почему, Ниночка?

– Не прогоняю, спасаю. Я должна была тебя убить, понимаешь? И этот дом я сняла для этого, и… Это был его план и отчасти мой, давний, очень давний план. Он возник еще в Москве, пять лет назад. Я любила тебя всегда, и тогда, пять лет назад, тоже. Но ведь пять лет – черт знает какой долгий срок, необозримо долгий. Разве можно бояться того, что будет через пять лет? Я была согласна и думала, что сама захочу от тебя избавиться. Но вот, оказывается, не захотела. Я лучше его убью. Изумруды твои, а его я убью.

– Да кого, его?

– Ах, мальчик мой, Женечка, ты ревнуешь меня, – Нинель нервно рассмеялась. – Это хорошо. Господи, как же это хорошо! – Она вскочила со своего стула, подошла к нему и обняла его сзади за шею. – Ты любишь меня? Любишь?

– Я хочу знать, кто он, – Женя повел головой, пытаясь высвободиться, но она сжала руки кольцом, не позволяя ему вырваться, и припала губами к его затылку.

– Боже мой, боже мой, как я люблю твой запах. Твои волосы, твоя кожа… А к нему не ревнуй, он больше ничего не значит. То есть значит лишь как временное препятствие к нашему окончательному счастью.

– Когда-то ты говорила, что Михаил ничего не значит. И целых пять лет…

– Тогда я тебя обманула. Прости меня, Женечка. Нет, не в смысле Миши обманула, он действительно был только этапом. Обманула в другом. Этап этот был не к нашему с тобой счастью, а…

Я познакомилась с ним в Москве. Но не тогда, когда мы с тобой туда приехали, а много раньше. Я училась тогда на третьем курсе в МГУ на журфаке. Был конец июня. В тот день мы сдали последний экзамен. На следующее утро я должна была уехать домой. Но не уехала, потому что… встретила его, Павла.

Он шел со связкой бананов – ужасной редкостью в те времена. Нес их, прижимая к груди двумя руками, как маленький ребенок, который держит что-то слишком большое и боится выронить. Так трогательно и наивно он их нес. Я засмеялась, а он посмотрел на меня и остановился. Мне стало ужасно неловко, и, чтобы как-то сгладить ситуацию, я спросила, где он купил бананы, просто так, чтобы что-то спросить, обыденное и оправдывающее то, что я на него обратила внимание. «Вы хотите банан?» Он поставил ногу на какую-то тумбу, положил связку на согнутое колено, отломил один из связки и протянул мне. Мне стало еще неудобнее, я начала отказываться, глупо объяснять, что завтра еду домой, что у меня есть маленький брат, что хотела ему привезти из Москвы что-нибудь такое, необычное, чего никогда не купишь в нашем городе, и что, увидев его с бананами, подумала… Он вручил мне всю связку и смеялся, ужасно смеялся, но совсем не обидно, так же детски трогательно, как нес, прижимая к себе, бананы. А потом…

«Ничто нам не помешает погулять по городу вместе, если вы, конечно, не против и никуда не спешите». Ну разве могла я быть против? Он мне очень, очень понравился, да что там понравился, я влюбилась в него, вот так идиотски банально влюбилась с первого взгляда. И спешить, разумеется, мне было некуда. И ничто нам не помешало… Нет, бананы мешали, их так неловко было нести. Тогда мы сели на скамейку в каком-то парке, он стал их чистить и скармливать мне. На третьем меня затошнило… А потом…

«Ничто не помешает нам провести этот вечер вместе». Ничто не помешало. Он привел меня в какую-то странную, грязноватую, совершенно пустую квартиру (комната и маленькая кухонька). Очень мрачное, неприятное место. Но тогда мне даже эта его квартира понравилась, как понравилось все, что было его: улыбка, руки, голубая рубашка, легкая испарина на лбу и у носа… Мы сидели на полу, на какой-то совершенно замызганной подстилке, пили коллекционное шампанское из грубых глиняных кружек, закусывали бананами… А потом…

Я не знаю, в какой момент это произошло. Наверное, на несколько секунд я потеряла сознание и потому что-то тут пропустила, воспринимала события с опозданием на эти несколько секунд. Он нависал, нависал надо мной со своей детской, наивной улыбкой на детски наивных чуть припухших губах и с огромным тесаком в руке, мягкой, нежной, наивно-детской руке.

Не знаю почему, но я не испугалась. Не знаю почему, но это меня спасло.

Нет, потом я узнала, почему спасло. Он мне все объяснил. Больше всего на свете он ненавидел страх – страх в глазах, чьих бы то ни было глазах. Я уже пятая девушка, которую он заманивал в свое логово, логово истребителя страха. Этот страх в глазах преследовал его всю жизнь, с самого рождения. Он появился на свет с его двойником – у Павла был брат-близнец. Только двойник этот, его зеркальное отражение, – отчаянный трус, гнусный слабак, взгляд его – ненавистный взгляд овцы, преданной на заклание. Господи, господи, как он его ненавидел, этого своего братца! Он готов был его убить, чтобы навсегда истребить этот страх в глазах, изжить его навек. А пока… Он тренировался на кошках, то бишь на девушках. Но я первая не испугалась, у меня первой в глазах он не увидел этого страха.

На каникулы домой я не уехала. Все лето мы были вместе. И еще два года. А знаешь, чем мы занимались эти два года?