– Я удивлен, – признался Агравейн, округлив глаза. – Выходит, отдавая дочь в Иландар, ты скреплял дружбу с Ангоратом?

Удгар заулыбался, но ненадолго.

– Ангорат – это жречество и Боги, а Боги ни с кем не дружат. Но тут ты тоже прав, сын: удел детей из высших сословий в том, чтобы скреплять и объединять.

– Покупать и продавать, сказали бы торговцы.

Удгар не стал отрицать. Кивнув, ответил:

– Ну, в таком случае, раз уж на то пошло, дочери – монеты куда более ценные, чем сыновья: их можно обменивать намного раньше и гораздо дороже. Их можно и нужно продавать только старшим сыновьям, в то время как юношей женят на всех дочерях без разбору. Сыновей, по крайней мере, в Архоне и Ясе, всегда стараются женить на девице из государства, потому что нередко лояльность высокопоставленных чинов можно купить, только потешив их самолюбие. Если с этой целью предложить брак принцессы и какого-нибудь князя, то однажды какой-нибудь их сын или внук может учинить бунт, заявляя свои права на престол, что недопустимо. А вот брак принца и княжны – самое оно: и самолюбие потешено, и дочь королева, и ветвь династии сохранена без тени ущерба или опасности. В итоге все счастливы и довольны. Опять же взять будущую королеву из другой страны – не всегда безопасно. Я соглашался на подобное исключительно из дружеских чувств к Тидану. Если страна невесты будет вроде Иландара, где христиане и староверы шипят друг на друга, но в общем уживаются, – полбеды. А что, если родиной будущей архонской королевы оказался бы Яс? Малейшая жалоба – и Кхазар Яасдур не пожалел бы сил и уже через полгода высадился бы на наших берегах Тарса. С третьей стороны, если принцесса нашей веры окажется замужем за христианином, то ей быть не только заложницей и гарантом ненападения, но и наоборот – живой угрозой, что за плохое обращение ее отец или брат непременно примутся мстить.

– Другое дело, что я что-то не припомню таких жалоб, – проговорил Агравейн себе под нос, но так, чтобы отец слышал.

– Видишь ли, сын, принцессы крови не так часто бывают дурами. Они знают, что, если не станут держать язык за зубами, будет конфликт или даже война. И их чуткие сердца, тревожные за дорогих мужчин, заставляют сносить даже самых суровых мужей. На самом деле женщины всегда плачут только из-за мужчин.

Агравейн смотрел на отца то ли как на Бога, то ли как на придурка.

– Когда твоя мать говорила мне это, я смотрел на нее так же, но с годами понял, что Лана была права. Есть в народе давняя поговорка, что, выдавая замуж дочерей, даже старые враги мирятся. И знаешь, что здесь самое грустное?

Агравейн покачал головой.

– Сыновья всегда остаются с нами: живут под нашей крышей, едят за нашим столом, занимают наше место, продолжают наш род. И, как правило, совершенно нас не понимают, Агравейн, когда-нибудь ты узнаешь. Как не понимают и того, что род продолжает женщина. И часто это продолжение дается ей ценой собственной жизни. – Принц понял, что речь зашла о матери, которая умерла четыре года назад, не сумев разрешиться. – А дочери понимают, Агравейн. Так, как ни одна невестка в мире не сможет понять. Но дочерей – вот ирония – мы растим для чужой семьи. Чтобы и в той семье кто-то, глядя на нее, думал, что ни одна невестка не заменит ушедшей в чужой дом дочери. Мой отец говорил, что мир создан убийцами, но это неправда. Мир создан женщинами, потому что это они рожают убийц и воспитывают их; и они же рожают и воспитывают жертв. И потому они сами становятся жертвами. Думая обо всем этом, я нередко вспоминаю слова своей покойной тещи: если бы не природная стойкость женщин и не воля мужчин, которые отдают дочерей, едва у тех кровь пойдет, женщины бы уже давно наплевали на брак, спрятались на Ангорате и вообще отказались бы выходить замуж.

– Я помню нашу славную бабушку, – тихо выговорил Железногривый. – Мне странно слышать подобное от тебя. Мама очень тебя любила.

– А я – ее, но мы не о том говорим. Уясни, Агравейн: самое сильное и самое короткое счастье отца – пока не отдашь дочери. Дай Богиня тебе изведать его сполна.

– Надеюсь, так и будет, отец. – Слова Удгара наконец нашли отголосок в душе Агравейна и тронули струны в самом сердце. «Надеюсь, так и будет, – домыслил он про себя, – и Всесильная пошлет мне дочерей через Шиаду. Тогда они будут жрицами, и мне не придется их отдавать».

Вслух принц продолжил:

– Но для начала нужно жениться. Уже поздно, мне пора идти, а ты, между прочим, так и не сказал, когда моя свадьба, отец. – Принц встал.

Удгар отвалился на спинку стула, сцепив руки на солнечном сплетении:

– Как только мы с ее отцом все устроим, я тебе сообщу.

«И тогда настанет день, который всегда мечтала увидеть твоя мать», – добавил король мысленно.

– Как скажешь, – пожал плечами Агравейн и вышел.

Было душно. Унылый голос священника монотонно тянул псалмы. Запах сотен восковых свеч давил грудь. Дневной свет с трудом пробивался сквозь толстые подкрашенные стекла и едва отсвечивал на громадном распятии над алтарем. Шиада стояла в углу, глядя на толпу коленопреклонных людей, в числе которых были ее муж, свекор и пасынок. Неужели они хотят, чтобы и она вот так опустилась на колени перед епископом, в душном, затхлом помещении, насквозь провонявшем воском?! Она, которая никогда не молилась богам в четырех стенах?! Может, когда-то давно она и могла подчиниться церковным правилам хотя бы для виду, но не сейчас, когда именуется Второй среди жриц, ей опускать голову и прятать волосы – хранилище жизненной силы – перед христианским неучем-монахом.

Шиада размышляла над утренней ссорой с мужем. Вспоминая ругань и брань, когда отказывалась идти в церковь, в сотый раз убедилась: что бы Берад ни говорил, признать за Шиадой свободу веры он не сможет никогда. Его обещание почитать ее как жрицу не стоило выеденного яйца. Едва женщина пришла к такой мысли, Грей, свекор, украдкой перевел на невестку осуждающий взгляд. Жрица услышала отчетливое: «В церкви стоят на коленях! Или встанешь сама, или я поставлю, дрянь!» Смерив старика снисходительным взглядом, женщина демонстративно вышла из храма посреди службы.

Дорога от донжона до местной церкви занимала около четверти часа. Шиада ехала верхом. Мерзлый ветер продирал до костей, сколько ни куталась в накидку. Ничто не греет здесь: ни солнце, непривычно редкое для южных земель Иландара; ни накидки и покрывала с чужим лигаровским запахом; ни людское общение или лицемерная услужливость; ни пустая постель. Опустели ее покои уже через неделю после свадьбы – Шиада отчетливо чувствовала, насколько Берад раздражался холодностью супруги, безразличием и даже презрением. Всегда в минуты соития женщина смотрела герцогу в глаза, будто спрашивая: «Ну что, доволен? Нравится владеть тем, что увел из-под носа у других?» Пару раз жрица ощущала мужний зуд в руках, но отдавала Лигару должное – руки не поднимал. Вообще не трогал, даже пальцем, уже почти четыре месяца.

Четыре месяца Шиада, которую даже самые словоохотливые жительницы замка не могли упрекнуть в отсутствии добродетели, ложилась на ледяные пустые простыни с одной мыслью: а греет их кто-то для него? Мужчины, который предназначался Шиаде Праматерью? Которого ей следовало дожидаться в скромном домике Второй среди жриц, а не в одинокой продроглой комнате герцогини Бирюзового озера. Неизменно, прячась в кровать, женщина думала об этом, теребя на пальце черное агатовое кольцо.