– И что самое главное, – продолжает Поппи и чокается с нами обеими, – Эмилия выжила после первой несчастной любви.

Я тяжело вздыхаю:

– Спасибо, что напомнила.

– Теперь ты сможешь писать свой роман.

– Вообще-то, я уже давно его пишу.

– Главный инструмент художника вот здесь. – Тетя показывает на сердце. – Раньше ты писала головой. А сейчас, моя дорогая, ты будешь писать сердцем.

Я собираюсь на нее разозлиться, хочу еще немного побыть жертвой, но Поппи, как всегда, права. Теперь я принадлежу к числу посвященных, я инсайдер, мне больше не надо прижиматься носом к окну, чтобы подглядывать за другими, пытаясь понять, что же это за чувство такое – любовь.

Официант подает огромную неаполитанскую пастьеру. Поппи первой отламывает вилкой кусок сливочного пирога и закрывает глаза.

– Deliziosa! – Она промокает губы салфеткой. – Существует легенда о том, что когда-то давно одна женщина, жена рыбака, оставила на берегу корзину с яйцами, рикоттой, цукатами и цветами апельсина. Так она хотела умилостивить богов, чтобы ее муж вернулся домой живым и невредимым. Придя на берег на следующее утро, она обнаружила, что волны перемешали все ее дары. А когда рыбак приплыл обратно, она приготовила для него вкуснейшую пастьеру.

– Мило, – говорит Люси, облизывая вилку, – но мы бы лучше послушали твою историю. Она напоминает мне захватывающий роман с продолжением. – Кузина подталкивает Поппи локтем в бок. – Итак, мы остановились на главе «Первая брачная ночь».

Поппи хихикает и отмахивается от Люси:

– Надо ли говорить, что она была волшебной? Но… – улыбка слетает с ее лица, – вскоре, как это часто бывает, все изменилось.

1960–1961 годы,

Равелло, Амальфитанское побережье

Это случилось в ноябре, в пятницу, ровно через месяц после нашего венчания. Погода была облачная.

Мы с Рико бродили по рынку от прилавка к прилавку, покупали дыни и помидоры, как вдруг кто-то позвал:

– Эрих? Эрих Краузе? Sind Sie das?[64]

Акцент определенно был немецкий. У меня чаще забилось сердце, я почувствовала, что и Рико тоже напрягся. В Италии было очень много беженцев из Восточной Германии, но Рико пока ни разу не встречал знакомых. В этот момент я поняла, чего ему стоило эмигрировать. У него был такой вид, будто пограничникам все-таки удалось его настигнуть.

Рико крепче сжал мою руку, и мы медленно обернулись. Перед нами стоял молодой человек, круглолицый и розовощекий, с обезоруживающей улыбкой.

Рико шумно выдохнул, и я заметила, как у него расслабились плечи.

– Фриц Кульман! – Они обнялись и похлопали друг друга по спине. – Ты давно в Италии?

Рико говорил по-немецки, но я понимала большинство слов.

– Бежал из ГДР в прошлом месяце, а сюда приехал только неделю назад.

– Darf ich vorstellen[65], – сказал Рико и притянул меня к себе. – Meine Frau[66].

У меня от гордости тепло разлилось по всему телу. Он представил меня как свою супругу. Что бы там ни было, а мы поклялись быть вместе, пока смерть не разлучит нас.

Фриц посмотрел на меня, потом на Рико.

– Frau? – переспросил он и нахмурился.

А потом затараторил так быстро, что я за ним не поспевала. Но я хорошо расслышала имя Карина. Он несколько раз его упомянул и все время добавлял при этом Verlobte, то есть невеста.

Рико морщился каждый раз, когда слышал ее имя.

– Nein. Nein[67], – говорил он и тряс головой. – Я не люблю Карину. И она это знает.

Рико явно хотел сменить тему разговора.

Он повернулся ко мне и сказал:

– Фриц, как и я, из Радебойля. Он учился в одном классе с моей сестрой Иоганной.

Фриц рассказывал Рико о том, что творится дома: с продуктами перебои, пограничный контроль ужесточили, коммунистическое правительство уничтожает частный бизнес. У меня начали дрожать руки от нехорошего предчувствия. Фриц вторгся в наш маленький пузырик, где мы жили спокойно и счастливо, и я была уверена, что он прячет в кармане иголку.

– А моя семья? – Рико шагнул вперед и отпустил мою руку. – Мастерская отца в порядке? Как мама? А Иоганна, у нее все хорошо?

– Так ты ничего не знаешь?

– О чем? Что тебе известно?

Фриц посмотрел себе под ноги и почесал в затылке:

– Твой отец… у него был инсульт. И он… он…

– О господи! – Рико схватил земляка за руки. – Он жив? Говори!

– Да, когда я уезжал, герр Краузе был жив. Но он стал другим человеком. Так что теперь его автомастерскую наверняка отберут и национализируют. Если уже не отобрали. Это вопрос времени.

Мы бегом помчались на почту. Рико уже несколько недель не звонил домой. Его семья ничего обо мне не знала, он вообще не посвящал родных в подробности своей жизни. Мы с головой погрузились в свою любовь, и все прочие люди на земле казались нам лишними. После этой встречи мы осознали, какими были эгоистами.

Рико три часа пытался дозвониться в мастерскую отца. Я стояла рядом, растирала ему напрягшиеся плечи, приносила воду в бумажных стаканчиках и слушала, как он ругает себя на чем свет стоит. Наконец его соединили. Телефон прозвонил один раз. Мы затаили дыхание. Второй.

– Krause Autoreparatur[68]. – Я стояла, прижавшись к мужу, и слышала, что ответила женщина на том конце провода.

– Иоганна, это я, – сдавленным от волнения голосом сказал Рико.

Рико и его сестра беседовали на немецком. Они говорили очень быстро, это был сплошной поток вопросов и ответов. Как пулеметная очередь. Я снова ничего не понимала, только изредка на меня, как из засады, выскакивали отдельные фразы.

– Komm nach Hause.

– Du musst.

– Wir brauchen dich.

Возвращайся домой.

Ты должен.

Ты нам нужен.

Когда мы вышли из здания почты, мой прекрасный мир вдруг стал уходить у меня из-под ног. Рико посадил меня на край бетонного фонтана виллы Руфоло.

Он взял мои руки в свои и стал рассказывать о том, что его отец в тяжелом состоянии.

– У него отнялась вся правая половина. Он даже ложку держать не может, не то что гаечный ключ. Он не способен говорить и целыми днями сидит в кресле-каталке. Мама кормит его, купает, как малое дитя. Иоганна говорит, что они совсем с ним замучились.