– Этот тип где-то поблизости?

– Господи. Вы ушли от жены без машины?

– Без ничего, – ответил Кадиш. – Иначе стал бы я спать под лавкой?

– Я все же не понимаю, почему вы ушли. – Доктор достал бумажник. – Жизнь у вас и так тяжелая. Какого черта делать ее тяжелее? Уж спали бы на скамье. – Доктор передал Кадишу три купюры по десять долларов. – Я подброшу вас до гольф-клуба.

– Вы хотите, чтобы я сыграл с ним в гольф? – спросил Кадиш.

– Нет, ваш будущий собеседник в клубе рыбаков. В гольф-клуб направляюсь я. Раз я так рано поднялся, отчего не поиграть.

– Но до пирса оттуда – километра три.

– Познань, вы и сами – тот еще подарок. И появляться в обществе такой парочки мне ни к чему. Вид у вас, будто вы при смерти. Прогуляетесь мимо электростанции, пройдете парком вдоль реки – вам сразу полегчает.

– К чему такая спешка?

– Терять время на завтрак не советую, – сказал доктор. И подумав, дал Кадишу еще десять долларов. – Угостите его чем-нибудь.

Лилиан стояла в очереди в Министерство по особым делам – очередь растянулась на весь квартал, змеей заворачивала за угол. Ей предстояло стоять и стоять. Она бы поклялась, что еще одного похода в это здание не выдержит. Но когда habeas corpus не дал ровным счетом ничего, она вмиг вернулась сюда. Она еще раз наведается к Фейгенблюму, еще раз обойдет полицейские участки и приемные покои больниц, прочешет парки и трущобы, проверит городские морги – не в поисках Пато, ведь он жив, – а чтобы лично посчитать погибших, увидеть каждого своими глазами и убедиться: среди перешедших в мир иной portenos [42]ее сына нет. В свой список она добавила иностранные группы амнистии и посольство Израиля. Раз они выследили и похитили Эйхмана – неужто отыскать Пато труднее? Пусть эти коммандос тоже закатают ее сына в ковер и куда-нибудь вывезут.

Наконец она добралась до вестибюля – такой толкотни она еще не видела. Люди заполонили все переходы, сидели на полу. Горе лилось через край, и чему тут удивляться, если люди пропадают, а на то, чтобы вернуть домой одного парня, надо положить столько сил?

Лилиан заметила пожилую пару, которая неплохо устроилась – коленями друг к другу, спиной – ко всем остальным. Они поставили сумку между собой и по одной с каждой стороны, так что на скамье мог бы поместиться еще один человек, а то и двое. Женщина со стоном сняла туфлю, и соседи, увидев ее распухшую ногу, отодвинулись как можно дальше.

Лилиан протолкалась к ним, указала на сумку, положила на нее руку.

– Поставьте на пол, – сказала она. – Или подвиньте, и я сяду.

Пожилая дама убрала руку Лилиан со своей сумки.

– Дайте мне сесть как следует, – сказала она. – Что тут много народу, я и сама вижу.

Женщина не спеша сняла другую туфлю, тяжелую, с массивным каблуком, будто вырезанным из дерева. Муж нырнул в сумку между ними, извлек оттуда шлепанцы и, не обращая внимания ни на Лилиан, ни на жену, ушел в себя.

– Плохое кровообращение, – пояснила женщина. И, наконец устроившись, подвинулась, освободив место для Лилиан.

Лилиан достала из кармана смятую бумажку – проверить свой номер, и соседка обратилась к ней:

– Еще долго?

– Боюсь, дольше некуда.

Лилиан убрала бумажку, накрыла карман клапаном, давая понять, что разговор окончен.

– Муж? – спросила женщина. Она смотрела на обручальное кольцо на руке Лилиан. Лилиан тоже на него посмотрела. Она давно перестала воспринимать его как символ ее связи с Кадишем.

– Нет, – ответила Лилиан. – Сын.

– Похитили? – спросила женщина. В ее голосе звучало искреннее сочувствие.

Лилиан ответила. Рассказала им, как все случилось, и с удивлением обнаружила: она рада говорить с ними, рада, что ее слушают, что в ее рассказ – рассказ о Пато – эти незнакомые люди верят. Когда она закончила, муж сказал:

– У всех одно и то же.

И только Лилиан подумала, почему бы всем здесь не поделиться невзгодами, как поняла: рассказав свою историю, ты должен выслушать собеседников. Женщина представилась и представила мужа: Росита и Лейб. И начала рассказывать про их сына, он тоже пропал. Странно, подумала Лилиан, как она не предвидела, что так и будет? И еще более странно, почему ей кажется, что это несправедливо?

– Мы просто убиты, – жаловалась Росита. – Хуже всего приходится Лейбу.

– Я лежал в больнице, – и муж показал на сердце.

Лилиан не испытывала ни сочувствия, ни сострадания. А вот отвращение – острое, нутряное – испытывала. Амортизация чувств тут неизбежна. Для молчания, одиночества есть причины. В Министерстве по особым делам ни к чему смесь безнадежности и надежды в придачу к прочим пыткам.

– Раньше он всегда был здоров, а тут все время жалуется на сердце. И это не приступы, – пояснила женщина. – Что-то другое. У сердца запас прочности на исходе. Мы решили – надо собирать вещи. Поедем в Иерусалим, пока Лейб жив. Хотя такие волнения могут убить и там.

Лилиан посмотрела на них с ужасом.

– Если свершится чудо, мы сразу вернемся, – заверил ее Лейб. – Сыну лучше не станет, если мы умрем, пока будем его ждать. Так что надо ехать.

– Да, – согласилась Росита. – Они и так, и этак говорят нам: отступитесь. Сколько можно ждать?

– Надо и о себе подумать.

– Такой хороший парень, – сказала Росита.

– Ученый, – сообщил Лейб. – Его защищают ученые из Британии, из Соединенных Штатов, они прислали письма. Одно пришло даже из Техниона, из Хайфы. У нашего сына имя. Его ищем не только мы. Пытались найти и другие люди.

Пусть они и старые, и немощные, Лилиан их осудила. Ей пришлось сдерживаться, чтобы не дать волю языку: если ожидание вас убивает, значит, так тому и быть. Это закон природы. Значит, пришло время умереть.

– Мы бились долго, – продолжала Росита. – Сначала в Сальте, где мы живем. Потом переехали в столицу, поближе к правительству, к месту, где жил Дэниел, к месту преступления.

– Мы сейчас живем в его квартире, – пояснил Лейб. – Родители спят в постели убитого сына.

– Мы так давно уехали из дома, – сказала Росита. – Какой смысл возвращаться? В нашем возрасте, если ты вырван из почвы, если налаженная жизнь рухнула, какая разница, куда ехать? Можно и в Иерусалим. Нам что десять километров, что десять тысяч – разницы никакой.

– И сердце у меня никуда, – сказал Лейб.

Если они готовы оставить сына, что мешает ей оставить их? Лилиан наклонилась, чтобы отодвинуть свою сумку, забрать ее и уйти.

– Мы не хотели вас обременять, – сказала Росита. – Идите. Дай вам Бог.