так, будто никогда не собирался вновь надевать, снял с пояса рожок-жалейку и задудел, подстраиваясь к ритму и мелодии.

– Безумец, – прошипел Велемир. – А вы? Вы что же? Тоже побежите к дикарям?

Энгле виновато шаркнул ногой.

– Не просто же так мы здесь. И ворожея неспроста открыла двери на эту тропу. Может, и правда нужно остаться и посмотреть?

– Остаться и сдохнуть. Вам мало было прошлых разов?

– Эти-то другие, – неуверенно протянул Ним. – Страшновато, конечно. Но вспомни, как двигались, во что одевались те, другие, неправильные шуты. Совсем иначе…

Ним и сам не понимал, что его заставило спорить с Велемиром: желание встать на сторону Жалейки и Энгле, собственное мнение или музыкальные чары, всё-таки прокравшиеся в его мысли? Здравый смысл подсказывал, что нужно бежать со всех ног, укрываться в тихой деревне, но что-то отзывалось в сердце: постой, не торопись, прислушайся, присмотрись, позволь окутать себя незримыми мягкими нитями и увести в другой, чудесный мир.

Ним тряхнул головой. Нет, нет, Велемир, разумеется, прав. Как всегда.

– Идём. Конечно, идём.

– А Жалейка? – всполошился Энгле.

– Безумцу – место среди таких же, – буркнул Велемир. – Захочет – ускачет, на козлиных-то ногах.

Мелодия изменилась. Томный печальный мотив споткнулся, кувырнулся прихотливым переливом и полился шумным потоком. На сцену выкатили жердь, закреплённую на платформе с колёсами, а следом вышла невысокая хрупкая девушка, до подбородка закутанная в плащ из дорогого тёмно-синего бархата, расшитый золотом и серебром.

Деревенская молодёжь постепенно стекалась на поле; все нарядные, но нерешительные, они останавливались стайками в некотором удалении от сцены, толкались и тихо переговаривались, гадая, можно ли подойти поближе. На гладких лицах светился восторг.

Девушка на сцене ловким движением развязала ленты, удерживающие плащ, и тяжёлая ткань упала к её ногам. Ним ахнул: почти всё тело девушки покрывала мелкая сверкающая чешуя, как на рыбьем брюхе, но отливала она так, словно каждую чешуйку венчала капелька росы, в которой отражался свет цветных фонарей. Лишь поднимаясь к ключицам, чешуя мельчала и сливалась с кожей, так что на шее и лице её не было вовсе, только перламутровое сияние выдавало, что девушка отличается от простых людей. Меченая надменно оглядела зрителей, которые замерли, задержав дыхание. Её веки блестели от какой-то дивной краски и походили на сине-зелёные стрекозиные крылышки.

– Какая красавица… – выдохнула Мейя. Она отцепилась от Велемира и шагнула вперёд, ближе к сцене. Жалейка подмигнул ей, продолжая выдувать мелодию в компании музыкантов, возглавляемых старухой с костяным инструментом.

Чешуйчатая девушка обхватила руками жердь и ловко, по-беличьи взобралась на самую вершину.

По полю прокатился вздох.

Даже Велемир замер, будто заколдованный сверкающей гаеркой. Сомнений не оставалось, эти шуты – вовсе не те, что превращали свои представления в кровавые побоища. Эти – совсем другие, но кто знает, что у них в головах?

Старуха-музыкантша склоняла голову то влево, то вправо, не отрывая губ от костяной дуделки, закручивая мелодию так, как ей самой хотелось. Её помощники с готовностью и воодушевлением подхватывали любой новый мотив, и только Жалейка заметно сбивался, краснел и виновато улыбался в паузах, зато выглядел таким счастливым, что даже смущение ему не мешало.

Гаерка забралась на макушку жерди и принялась не то плясать, не то бороться с кем-то невидимым, плавно и пылко изгибая тело, рисуя руками узоры в воздухе, и каждое её движение было исполнено такой грации и небеспричинного самолюбования, что не верилось, будто под сверкающей кожей – человек, а не заговорённая ящерка. Она почти не держалась – так, слегка, зацепившись одной ногой, а всё остальное обнажённое и гладкое тело вилось, плескалось, будто не было в нём ни мышц, ни костей, одна сплошная красота и гибкость.

После девушки-ящерицы выступали другие. Грузный мужчина с густым медвежьим мехом на плечах, руках и груди с лёгкостью поднимал двух женщин: одну – в маске, закрывающей глаза, и в платье из живых бабочек, другую – печальную красавицу с кожей, отливающей золотом. Женщины плясали, стоя на вытянутых руках мужчины-медведя, а золотокожая к тому же играла на гуслях.

Юноша с острым рогом прямо посреди лба и широкими перепончатыми стопами пел красивые песни на языке, которого Ним не понимал. Женщина с руками-ветками поджигала свою кожу, больше похожую на грубую сосновую кору, и каким-то чудом огонь перебегал с плеч на спину, со спины на живот, вспыхивал ярко и затухал, не причиняя ей ни малейшего вреда. Выступали и девочка с совиной головой, и старик с перекошенным лицом, ко лбу переходившим в рогатый олений череп, и парень с нежными листочками на лице и руках, боязливо съёживающимися от малейшего дуновения, и человек-ворон, сплошь в жёстких чёрных перьях, с чудовищными когтями на скрюченных пальцах…

Публика вопила от восторга, ахала, вздыхала, причитала и вскрикивала. Покачивающиеся фонари обливали цветными пятнами полузвериные тела, невиданные лица, рога, когти, перья, ветви, наросты, чешую… Ниму казалось, что он видит дивный сон, вдохновлённый каким-нибудь крепким княжеским пойлом, – осознание того, что всё это происходит на самом деле, просто-напросто не помещалось в голову.

Постепенно народу на поляне прибавлялось, и скоро Ниму уже казалось, что вся деревня собралась здесь, поглядеть на дивных шутов, каких никто здесь никогда не видал. Из-за леса выплыла медная луна, и яркостью она могла поспорить с дорогими скоморошьими фонарями. Хотелось есть, и даже это желание скоро исполнилось, как по волшебству: деревенский пирожник приволок полный лоток свежих пирогов со снытью, яйцом и пшеницей, и на остатки монет Велемира они смогли выторговать пирогов с запасом. Перстень Энгле решили пока не разменивать: Ним и вовсе думал, что лучше было бы отдать его Мейе, да только стыдился предложить, пока она сама не попросит.

Когда представление закончилось, плотный занавес из дорогой ткани захлопнулся, и все шуты долго кланялись публике, а девочка-сова обходила людей, собирая монеты в меховую шапку. Ним хлопал и свистел до хрипоты, во все глаза глядел на скоморохов, боясь не запомнить что-то из их причудливого облика. Он думал, как подивятся родители, когда он вернётся домой и расскажет обо всём, что повидал в Княжествах.

Довольные деревенские начали расходиться, а на Нима с друзьями бросали недоверчивые взгляды, мигом распознав чужаков. Велемир моргал, будто боролся с непрошеными слезами, и явно поутратил былой пыл: не шипел больше, чтобы бежали скорей, и не спешил обвинять скоморохов во всех бедах.

– Идите сюда! – К ним приближался радостный, раскрасневшийся Жалейка. – Идите, тут ребята хорошие, помогут всем, чем смогут!

Он зазывно махал руками, приманивая своих попутчиков, и на лицо Велемира вернулось хмурое выражение.

– Не тронут, думаешь?

– Нет, нет! Что ты! Пойдём, сам увидишь!

Ним не стал спрашивать, отчего Жалейка так уверен, хотя сам познакомился с мечеными шутами какой-то час назад.

– Посмотреть вблизи страсть как охота! – Энгле первый шагнул к Жалейке, и так решил всё за остальных.

За сценой оказался большой шатёр, устроенный так хитро, что с трудом просматривался за занавесом. Жалейка уверенно вошёл внутрь и пригласил друзей, всё так же возбуждённо размахивая руками. Ним, смущаясь, шагнул следом и замер.

Сперва ему показалось, будто он попал под крышку чудесной шкатулки. Повсюду – богатая цветастая парча, маленькие фонарики с цветными стёклами, почти такие же, как висели на шестах, но гораздо тоньше и изящнее сработанные, резные сундуки, раскрывшие свои пасти и давящиеся ворохами искусных нарядов, связки самых разных украшений, музыкальных инструментов, масок, костюмов и невиданных предметов, о предназначении которых Ним мог только гадать.

Среди всего этого великолепия сновали скоморохи, которых Ним уже видел на сцене. Девушка-ящерка надела парчовое платье простого кроя и стирала краску с век тряпочкой, смоченной в ароматном масле. Девочка-сова только-только вернулась и уселась на один из сундуков, принявшись пересчитывать монетки с алчущим блеском в рыжих глазах. Однорогий парень и мужчина-медведь хохотали, держа в руках кубки с каким-то пряным напитком, перламутровоглазая старуха отдыхала, скрестив ноги и опустив веки. Отчего-то Ним понял, что это именно она позволила Жалейке привести друзей. От неё исходила невидимая сила, похожая на силу ворожеи, а может, так просто