– Как зачем?! Вы уж три дня на работу не ходите!

Нет, это просто невозможно! Он может вообще на работу неходить, кому какое дело! Он начальство, в конце концов! Голова, поутихшая было,снова разболелась. Грозовский со стоном взялся за виски и приготовилсяпомирать. Надежда засуетилась вокруг него, подхватила, словно медсестрараненого красноармейца:

– Давайте я вас в кроватку отведу!

– Не надо меня никуда вести!..

– Надо, надо, как же не надо! Пошли, пошли, нечего вамстоять!

– До вашего… феерического прихода я лежал, честно говоря, –сообщил Грозовский мрачно. Он попробовал сопротивляться, но сил не было.

– Вы ложитесь, ложитесь, Дмитрий Эдуардович! У вастемпература, да?

Надежда довела помирающего начальника до спальни, усадила накровать, оправила пижаму. Черт! Прелестно! Картина маслом: сестра милосердияподносит утку больному брюшным тифом!

– Послушайте… м-м-м… Надежда. Я сейчас никого не принимаю исам с визитами не езжу. У меня грипп. Понимаете? Так что я вас умоляю…

Наивный Грозовский не знал, что умолять Надежду, равно как испорить с ней, было занятием совершенно бессмысленным и беспощадным, не хужезнаменитого русского бунта.

– Вам, Дмитрий Эдуардович, лежать надо, – заявила она идействительно, ловко закинув его босые ноги на кровать, уложила несчастного идеморализованного Грозовского. – Вот так. В кроватке, под одеялкой!

Завхоз Кудряшова подоткнула одеяло. Грозовский чуть не взвылот унижения и своего полного бессилия перед этой рыжей женщиной.

– Слушайте, если вы сей момент сами не уйдете, я васвыставлю, – пригрозил он.

– А у вас сил нет! – радостно сообщила Надежда.

Грозовский наконец смирился и капитулировал.

– Это точно.

– Вы лучше меня потом проработаете на общем собранииколлектива, – предложила Кудряшова. – А сейчас вам под одеялку надо. Вот, ялимончиков привезла, чаю вам сделаю. Клюквенный морс сварю. Мне мама всегдаморс варила, когда я болела, я из-за этого морса придуривалась даже, чтозаболела.

– Придуривалась?

Какой морс? Какие лимоны? Господи, дай мне спокойно умереть.Впрочем, выяснилось, что морс – это еще не худшее из уготованных ему несчастий.

– Я вам вот носки из натуральной шерсти привезла! – Надеждавытащила из пакета жуткие серые носки, больше похожие на валенки. – Лучшеесредство! На рынок за ними ездила! Сейчас чаечку попьете с таблеточкой – исразу полегчает, вот честное слово!

Она таки притащила ему морсу – действительно вкусного,навела порядок вокруг кровати, собрала и сунула в урну бумажные платки,валявшиеся по всей комнате, и даже пыталась накормить его малиновым вареньем сложечки. Но так низко Грозовский пасть не мог (хотя, казалось бы, куда ужниже?). И варенье, кривясь, ел сам.

Влив в него не меньше литра морса, Надежда откинула крайодеяла, всплеснула руками, увидев торчащие оттуда босые пятки:

– А носочки-то? Давайте я вам сама надену!

– Лучше бы я тихо помер, – пробормотал Грозовский.

– Боже избави! – Надежда снова всплеснула ручками. – Давайтееще чаечку. А?

Дмитрий покорно обхватил чашку обеими руками. Что за черт?Почему он ее слушается?

– Что там у нас в лавке?

Раз уж невозможно избавиться от завхоза, надо хоть видимостьсветской беседы создать, что ли.

– Где… что?

– На работе, где еще!

– Да ничего все, – Надежда пожала пухлым плечиком. – ВанВейден из Амстердама звонил, благодарил. Пельмени пока на том же местетопчутся. Ксерокс новый поставили. Дарья к заказчикам ездила, которые…шоколадные.

– А у Громовой что?

– Сдвинулось с мертвой точки наконец! – Надежда явнорадовалась, что у Громовой все сдвинулось. – Вчера прибежала веселая, всехпостроила, разогнала по местам. Она молодец, наша Ольга.

– Это я молодец, а не она, – буркнул Грозовский. В концеконцов, он начальник, и он тут болеет и не намерен слушать, что кто-то другой –молодец.

– Нет, она тоже молодец, – не согласилась Надежда.

Она ни с чем не соглашается! Ей вообще, кажется, наплеватьна все, что он говорит! Ему снова стало себя жалко.

– Ну что? Наденем носочки?

– Да отстаньте от меня со своими носочками! – Дмитрийобиженно поджал губы и с головой зарылся в одеяла.

– Не мои, а ваши, ваши носочки!.. – захлопала крыльямиНадежда.

Носочки эти жуткие она на Грозовского все же натянула. Ктобы сомневался… Эта женщина могла не только коня на скаку притормозить, онабронепоезд, если что, заставила бы танго танцевать.

После морса, варенья и носочков Дмитрий совсем разомлел.Неожиданно выяснилось, что носочки – очень даже мягонькие. И голова вродепроходить начала помаленьку. Надежда ушла на кухню, зашебуршилась там. Слышнобыло, как потекла вода. Чашки она моет, что ли?

Это были какие-то очень домашние звуки. Они успокаивали,убаюкивали, и он, кажется, даже задремал. Когда он проснулся, уже стемнело.Горел торшер. В спальне все было чисто прибрано, на столике у кровати стоялтермос и накрытая салфеточкой тарелка. Надежда, клубком свернувшись в кресле,читала журнал по дизайну.

Грозовский сел. Скрипнула кровать. Надежда повернулась,заулыбалась:

– Вот и хорошо, что поспали. А я вам бульончику куриногосварила. При гриппе очень хорошо помогает.

– Послушайте, – Дмитрий запахнул пижаму, закашлялся. – Акакого черта… то есть… зачем вы…

– Я – что?

– Ехали бы домой. Что вы со мной возитесь?

Надежда посмотрела на него оценивающе и опять заулыбалась:

– А может, вы мне нравитесь!

– Я?!

– Вы. Да и что ж я вас одного пропадать брошу?

– Не надо меня бросать, – попросил Грозовский.

– Вот я и не бросаю. Завтра опять приеду.

– Нет, только не это! – театрально простонал он и откинулсяна подушки.

На самом деле ему вдруг до ужаса захотелось, чтобы завтраона опять приехала.

Пожалуй, это был самый странный обед в жизни Ольги Громовой.Барышев приехал минута в минуту, быстро сделал заказ, взял у нее распечаткупредложений рекламной кампании, ел и читал. Ни разу головы не поднял. Ольга дляприличия попросила какой-то салатик, который так и не попробовала. Зато пиламинералку – стакан за стаканом. И смотрела, как великий и ужасный читает. Ктому моменту, как он закончил, Ольга выпила то ли три, то ли четыре бутылки.