Барышев захлопнул наконец папку, кивнул официанту, чтобыпринесли счет. Ольга сидела как на иголках. Скажет он хоть что-нибудь?

На минуту ей показалось, что Барышев вот так же молча сейчасвстанет и уйдет. Но он не ушел.

– Я все понял, Ольга Михайловна. Приступайте к реализацииваших предложений, не теряя времени. Хотелось бы, чтоб к тому времени, как мызапустим первую очередь комбината в Новосибирске, началась и рекламнаякампания. Я дам команду, и оба моих зама будут всячески вам помогать. Договорпришлите с курьером. Я вернусь через четыре дня.

У Ольги зазвонил мобильный, она глянула на экран. Мишка.

– Извините, пожалуйста. Секунду! Да!.. Да, ясно… Мишка, ясейчас не могу! Зачем ты в него плюнул?.. А он?.. Ну, в крайнем случае дал быему по уху, а плевать-то зачем?! Мишка, я приеду, и мы во всем разберемся.Пока. Я тебя тоже очень сильно. Все.

Она сунула телефон в сумку.

– Извините, Сергей Леонидович.

– Сын?

Барышев выглядел озадаченным. Ольга улыбнулась:

– Ну да. Он там в кого-то незаслуженно плюнул.

– Представить себе не мог, что у вас есть… ребенок.

– У меня даже два ребенка. Сын и дочь.

Великий и ужасный посмотрел на нее как-то по-новому –заинтересованно и оценивающе:

– Вы не похожи на женщину с детьми. Вы похожи на женщину скарьерой.

Ну да, она женщина с карьерой, все так. С карьерой и сдетьми.

– Кто же вам помогает? Муж? Мама?

– Мужа нет. Никого нет. Знаете, есть такая распространеннаяформула – помоги себе сам? Это про меня.

Барышев кивнул: понятно, мол.

– А у вас?

Что – у него?

– У вас есть дети?

– Нет, слава богу.

Она удивилась, кажется:

– Почему – слава богу?

– Потому что я всегда занят. С утра до ночи. Моя женаговорила, что я просто машина для производства денежных знаков.

– Почему говорила? Она сейчас так уже не говорит?

Он глянул холодно:

– Это что? Попытка осведомиться о моем семейном положении?

Ольга смутилась. Глупо получилось.

– Нет, что вы, Сергей Леонидович! Я просто так!..

Разговоры «просто так» для Барышева были большущейредкостью. Он уж и забыл, как это бывает – просто так разговаривать. Да онвообще не часто разговаривает. Все больше раздает руководящие указания. Иливыслушивает. Выслушивает редко, раздает – постоянно. Нельзя сказать, что ему нес кем поговорить. Просто дико некогда. Всегда так было, сколько он себя помнил.Сначала надо было хорошо учиться в школе, потом в институте, потом васпирантуре… Отец – академик, мама, дед – все занимались наукой, двигали впереднаучную мысль, и все такое. Потом неожиданно оказалось, что можно было вообщенигде не учиться, потому что самое главное – это делать деньги. А как ихделать, ни в каком институте не учили. Пришлось учиться самому. И Барышевнаучился. Не сразу, конечно. Первые несколько лет и голодать приходилось вбуквальном смысле слова, и уголь грузить по ночам. Было время, когда он сосискисчитал неприличным гурманством.

Он посмотрел на Ольгу. Сидит, щеку рукой подперла. Забавнаявсе-таки… Молоденькая. Хотя нет, не такая она и молоденькая, если двое детей.Да и глаза… Глаза не щенячьи. Глаза выдают. Внезапно Барышеву захотелось ейрассказать – вот просто так, взять и рассказать – и про отца-академика, и прососиски, которые были недоступной, недопустимой роскошью в начале девяностых…Интересно, она помнит то время?

Он стал говорить, и оказалось, что Ольга прекрасно то времяпомнит. В отличие от Москвы, где сосиски все же существовали и иногдапоявлялись в магазинах, вызывая дикий ажиотаж и становясь причиной километровыхочередей, в ее родном городишке про сосиски эти только в поваренной книгечитали.

Сергей поверить не мог: она приезжая? Провинциалка? Надо же!

– А я подумал, что у вас бабушка жила где-нибудь в Филях илиЛосинке.

Ольга рассмеялась:

– Вовсе нет!

– А где же? Где ваша бабушка жила?! Как вы в Москвеоказались? Замуж сюда вышли?

Она потупилась:

– Нет. Я… Впрочем, это долгая история и неинтересная.

Волшебство разговора просто так вдруг разрушилось. Сергейвспомнил, что время поджимает, дел полно, через час надо быть в министерстве,потом – совет директоров. Поднялся из-за стола, пожал ей руку:

– Спасибо, что уделили мне время, Ольга Михайловна. Смелозвоните моим замам, они получат мои руководящие указания.

– А вам? Вам я могу позвонить?

Господи, что она говорит! Что она несет, куда она лезет! Этоже Барышев, у него отец – академик, у него… У него сильные, теплые руки, акогда смеется – у глаз собираются морщинки. И такой голос, что она простопропадает.

Ольга покраснела – мучительно, до ушей. Воспитанный Барышевсделал вид, что ничего не понял. Что вопрос, может ли она звонить, был задан «простотак».

– Когда я в Москве, конечно, звоните.

Достал визитку, написал что-то быстро, протянул ей:

– Если будут проблемы – прошу.

На визитке был записан мобильный телефон великого и ужасногоБарышева.

Ольга сидела на диване, поджав под себя ноги, и щелкалавыключателем торшера. Щелк. Зажегся свет. Огонь в высокой башне… Была такаяповесть, очень лирическая, она в детстве читала. Крапивина, что ли… Щелк. Светпогас. Темнота. Темно на душе… Нет, пусть лучше будет свет. Ольга снова щелкнулавыключателем.

Скрипнула дверь, вошла Надежда. В выходные она иногдаоставалась ночевать. Зевнула, прикрыв рот ладошкой:

– Ночь-полночь, а ты все сидишь. Давай уж чай пить, что ли!

Ольга чаю не хотела.

– Сама не хочу, – кивнула Надежда. – Но когда в грустях, чтож делать? Только чай пить и остается.

Принесла поднос, пристроилась рядом с Ольгой на диване.

– Ну, давай, рассказывай.

Ольга отхлебнула чаю, пожевала сухарик. Разврат по ночамсухари грызть, но Надежда права: когда в грустях – больше ничего не остается.