седла и сломал шею, умерев мгновенно. К нему Господь проявил милосердие.

А вот короля Эллу взяли живым, и его судьба обещала быть незавидной и короткой. От Рагнарсонов милосердия ждать не стоит.

Пленного короля вывели к пирующим норманнам, избитого и обнажённого. Его тут же встретили насмешками и хохотом, но мне смешно не было. Я представлял, что его сейчас ждёт. Особого сострадания король, конечно, не вызывал, он и сам наломал немало дров, успев за своё короткое правление прослыть тираном и деспотом, но я знал, какими жестокими могут быть забавы датчан. Такого не пожелаешь и врагу.

— Элла! — крикнул Сигурд Змееглазый, поднимаясь со своего почётного места. — Ты казнил нашего отца! Так теперь прислуживай ему вечно!

Бывший король Нортумбрии молча глядел на своих врагов, не скрывая презрения, и даже в таком виде умудрялся выглядеть серьёзным, а не смешным. Но когда его потащили к колоде, то не сдержался и начал вырываться из рук хирдманнов, за что получил ещё. Воины не сдерживались, били от всей души.

Его бросили на деревянную колоду лицом вниз, связали руки, чтобы не дёргался.

— Будьте вы прокляты, нехристи, — выплюнул он.

К нему вышел Ивар с коротким копьём в руке.

— Один! Прими нашу жертву тебе! — воскликнул Бескостный, вскидывая копьё к небу.

И казнь началась.

Ивар копьём взрезал кожу на спине короля от поясницы и до шеи, Элла зашипел, стиснув зубы. Король даже сейчас не желал услаждать слух язычников своими криками.

Но я знал, до конца экзекуции он не выдержит.

Норманны притихли, все до единого, Хальвдан, Сигурд и Убба неотрывно смотрели на казнь. Никто не смел произнести и звука, все оказались заворожены творящимся таинством жертвоприношения. Это не просто жестокое убийство. Это ритуальное убийство.

Кожу Ивар содрал и растянул в стороны, а затем принялся резать мышцы, и тут Элла уже не выдержал, начиная кричать и дёргаться. Норманны заулыбались и закивали, довольные происходящим. Чтобы добраться до рёбер, надо вскрыть трапециевидные мышцы полностью, разъединив их с позвоночником.

Бескостный делал всё молча, деловито кромсая спину Эллы, а тот уже не сдерживал воплей. Чем дольше он мучается, тем угоднее это Одину, насколько я понимал. Рано или поздно король умрёт от болевого шока. Чем раньше, тем лучше для него.

От трапеций, ромбовидных и широчайших Ивар перешёл к рёбрам, ловко взрезая бритвенно-острым копьём рёберно-позвоночные суставы. К этому моменту Элла мог только тихо скулить и стонать, а к третьему позвонку он затих окончательно, но экзекуцию это не остановило. Ивар продолжал резать, отделяя рёбра короля от позвоночника, а затем выворачивая их наружу.

Остановился он только тогда, когда извлёк наружу лёгкие уже мёртвого Эллы. Руки Ивара по локоть были в крови.

— Тебе, Один! — снова вскидывая копьё вверх, закричал он, и к этому крику присоединились все остальные.

— Наш отец отмщён, — сказал Хальвдан.

После этого пир продолжился, снова поднялся шум, вновь в кружки полилось пиво, зазвучали тосты. Колода с распростёртым на ней телом короля так и осталась стоять посреди двора.

— Я сложу об этом песню! — восхищённо выдохнул Торбьерн.

— Их и без тебя сложат достаточно, — хмуро ответил я.

— Но моя будет самой лучшей! — сказал кузен.

— Сначала сделай, а потом похваляйся, — проворчал Гуннстейн.

Рагнарсоны тем временем принялись раздавать награды отличившимся. Этого ждали, пожалуй, не меньше, чем казни короля, а кто-то, например, я, даже больше. Я рассчитывал на достойную награду. Наши камнемёты здорово поработали на стене, заметно проредив строй нортумбрийцев, да и внизу, у ворот, мы неплохо держались.

Но Хальвдан Белая Рубаха и Сигурд Змееглазый, кажется, одаривали всех, кроме команды «Морского сокола», раздавая браслеты и кольца налево и направо. Но не нам.

Серебро, золото. Отрезы ткани. Оружие. Шлемы, кольчуги, плащи. Датчанам и свеям, готландцам и ругаландцам, оркнейцам и уппсальцам. Но не нам.

Парни даже начали потихоньку роптать. Не в голос, дураков среди нас не было, но шепотки пошли. Всё-таки мы дрались в первом ряду, на баррикаде, принимая на себя основной удар саксонской армии, лучшей её части, а дело дошло уже и до награждения нестроевых, которые те самые баррикады спешно возводили перед самым прибытием Эллы. Начни мы строительство раньше, весь замысел пошёл бы прахом. Шпионы не дремлют.

— Бранд Храфнсон из Бейстада! — вдруг позвал меня Хальвдан. — Встань.

Я медленно, степенно поднялся. Предчувствие вновь зудело где-то на краю сознания.

— Ты и твои люди храбро бились у ворот, а твои камнемёты собрали славную жатву на поле боя, — сказал Белая Рубаха.

Хирдманны оживились. На таких мероприятиях всегда интереснее всего послушать о себе или о своих знакомых. А сейчас, когда всем раздают награду, интересно вдвойне.

— Мы долго думали, чем наградить тебя. И вспомнили про твою вражду с Уббой, — продолжил Хальвдан.

По двору пронеслись шепотки, далеко не все норманны знали об этой вражде.

— А враждовать с сыном Рагнара… Опасно. И мы решили, что лучшей наградой для тебя будет прекращение этой вражды, — сказал Хальвдан с таким видом, будто и в самом деле считал это величайшим даром. — Теперь ты можешь быть спокоен. Тебя не тронут ни здесь, ни где-либо ещё.

Убба Рагнарсон погладил бороду и молча кивнул, подтверждая слова брата. Я почувствовал, как по коже побежали мурашки от накатившего приступа ярости, но сдержал его, сжав кулаки так, что ногти впились в кожу. Слова будто сами пришли на ум, и я заговорил нараспев, как не говорил никогда прежде.

— Щедр на подарки

конунг всемогущий.

Основанье шлема

Лучшая награда.

Засиделся в ножнах

Кровопийца жуткий,

С волчьей стаей вместе

Сам возьму, что надо.

Пирующие воины притихли. Я же ещё раз окинул Рагнарсонов долгим спокойным взглядом, запоминая их лица и надеясь больше их никогда не увидеть, потом повернулся к своей команде.

— Уходим, — приказал я.

Два раза повторять не пришлось. Никто из бейстадцев не желал оставаться на этом пиру дольше необходимого, и мы свободно покинули двор крепости, не прощаясь. Останавливать нас тоже никто не пытался, пусть даже я и надерзил могучим братьям Лодброксонам. Хальвдан сказал своё слово, и нас не тронут, по крайней мере, сегодня.

Мы спустились к реке, к «Морскому соколу», который застоялся без дела, и убрались из Йорвика по весенней воде.

— Что будем делать, Бранд? — спросил меня Торбьерн.

Я задумался. Оставаться здесь, в Англии, нам больше нельзя. На западе