они, увернувшись от машущих вслепую рук и перебежав на другое место, продолжали жадно смотреть и слушать, обогащаясь жизненным опытом.

– Допился, – громко сказал кто-то из пенсионерок, и Гунявый мигом передумал приставать к зрителям с расспросами: все было ясно как божий день, и любая дополнительная информация в свете прозвучавшего заявления представлялась решительно излишней.

Файзулла был правоверный мусульманин и не забывал каждый божий день в положенное время расстилать на полу (а если дело происходило на улице, то и прямо на асфальте) специальный коврик и, став на колени лицом к Мекке, молиться своему Аллаху. Всякий раз, когда Гунявый видел, как Фаза бьет земные поклоны, ему стоило огромных усилий сдержаться, не пнуть дворника в задранный к небу, как зенитное орудие, тощий зад. Останавливало то, что дворник относился к своей вере как-то уж чересчур серьезно и в ответ на такую невинную, с точки зрения Гунявого, шутку мог пырнуть ножом или, того хуже, прогнать с квартиры.

Пить спиртное правоверным строго-настрого воспрещается. Фаза был великий грешник и всякий раз, нализавшись крепленой бормотухи, слезно каялся в своем пагубном пристрастии. Раскаяние ничего не меняло, алкоголиком он был законченным, стопроцентным, хроническим, и с работы (а заодно и из ведомственной квартиры) его до сих пор не выгнали только потому, что он при всем при том ухитрялся оставаться отменным дворником и каждый день надраивал вверенную ему территорию до немыслимой, прямо-таки стерильной чистоты.

Пил он, что называется, все, что горит, и столько, сколько получалось раздобыть. Неизвестно, что именно подвело его на этот раз, качество или количество, но результат был налицо: расправляться со своей «Белой лошадью» Гунявому предстояло в полном одиночестве. Вообще-то, налить Фазе стакан-другой Гунявый никогда не жалел, противно было только выслушивать его бессвязные покаянные речи; плюс, заключающийся в живом застольном общении, таким образом, уравновешивался минусами этого общения, и потому, осознав, что остался без собутыльника, Гунявый не обрадовался и не огорчился. Разве что чуточку встревожился: если татарина не откачают и он откинет немытые копыта, угол в ведомственной квартире придется освободить, и тут никакой Молоканов не поможет, потому что он не волшебник, а всего-навсего мент в чине майора. Это для Гунявого гражданин начальник благодетель, царь и бог, а для управляющей компании, которая владеет квартирой Фазы, он – никто, ноль без палочки, мелкий государственный чиновник, не имеющий к ее работе ни малейшего отношения…

Санитары захлопнули дверцы, и «скорая» отъехала. Плечом вперед протолкавшись через редеющую толпу зрителей и выслушав энное количество нелицеприятных комментариев в свой адрес, Гунявый нырнул в подъезд. Притянутая доводчиком железная дверь закрылась за его спиной, клацнув контактами электрического замка, и Гунявый перевел дух: здесь, в попахивающей кошками полутьме подъезда, чертовы старухи уже не могли его достать и спровоцировать на поступок, который мог дорого ему обойтись. Терпеть придирки старых ведьм становилось труднее день ото дня; он отмалчивался в надежде, что когда-нибудь им надоест его клевать или найдется другой объект для сплетен, другая мишень для полных ядовитой злобы замечаний, бросаемых в спину, как отравленные дротики, но тщетно: старухи не успокаивались, ошибочно принимая его долготерпение за неспособность дать сдачи. А он держался из последних сил, не желая сердить майора Молоканова и терять крышу над головой, и понимал, что однажды не выдержит, возьмет на кухне у Фазы разделочный нож и устроит во дворе настоящую резню, как забравшийся в курятник хорек.

Потемневший, от долгого употребления сделавшийся гладким и обтекаемым, как морской камешек-голыш, латунный ключ мягко, как по маслу, вошел в разношенную прорезь разболтанной сердцевины замка, который даже никогда не друживший с техникой Гунявый, верно, сумел бы отпереть ногтем. Голая, выкрашенная бугристой масляной краской дверь открылась со знакомым скрипом, впустив Гунявого в провонявший грязным тряпьем, потом, застарелым дымом скверного табака, пропитанный кисло-сладким запахом дешевого вина полумрак квартиры. Вдоль стены под потолком прихожей, служа весьма сомнительным украшением, тянулись трубы коммуникаций – не тонкие, как в других квартирах, где они скромно прятались по углам, а толстые, магистральные. На трубах тихо прело, источая слабый смрад, развешенное на просушку тряпье.

Квартира дворника еще на стадии проектирования представляла собой некое случайное явление, возникшее в результате ошибки кого-то из проектировщиков; это было что-то вроде декоративной заплатки, наложенной неумелым портняжкой там, где сошлись, стянулись в один некрасивый комок все складки и морщинки, согнанные с фасада сшитого наспех платья. Газовщики, водопроводчики и работники теплосетей были здесь частыми гостями и чувствовали себя в этой квартире как дома. Здесь вечно пахло то газом, то канализационными стоками, то затхлой сыростью от протекающих в подвале водопроводных и отопительных труб, но обитатели этой прогнившей насквозь берлоги не сетовали на судьбу и не предъявляли претензий коммунальным службам: вечно пьяный Фаза просто ничего не замечал, а Гунявый, повидавший и не такое, принимал все неудобства как данность. Все это было бесплатным приложением к его судьбе, досталось ему по праву рождения, как сынку олигарха достаются папашины миллиарды, а отпрыску королевской фамилии – титул и родовые поместья.

Проходя полутемным коридором на заваленную грязной посудой кухню, Гунявый печально вздохнул. В древнем, облупленном, заросшем плесенью и какими-то бугристыми желтоватыми потеками холодильнике его дожидалась нехитрая закуска – пожелтевшее от старости сало, пара луковиц, кастрюлька с холодной подгоревшей вермишелью и банка килек в томатном соусе. Еще у него было целых три литра дорогого импортного горючего плюс целая куча украденных в квартире Щеглова денег; по его нынешним меркам, Гунявого ждал пир горой, но это был совсем не тот праздник, которого жаждала его душа.

На заре своей карьеры он, как всякий начинающий налетчик, представлял себе будущее как сплошную череду лихих грабежей и последующих шумных пирушек в дорогих кабаках. В его мечтах было все – шикарные шмотки, автомобили, длинноногие грудастые телки, номера люкс в лучших сочинских гостиницах, перстень-печатка и золотая цепь толщиной в палец с золотым же нательным крестом, какого не постеснялся бы и архиерей. Но при полном отсутствии такого необходимого для налетчика условия, как фарт, ему ни разу не удалось после очередного дела провести на воле больше суток, чтобы хоть отчасти насладиться плодами своих неправедных трудов. На зоне у него тоже все время что-то не ладилось, косяк следовал за косяком, и, имея за плечами солидную, казалось бы, криминальную биографию, никакого авторитета среди коллег Гунявый так и не приобрел. Теперь он окончательно вышел в тираж, его поезд прибыл на конечную станцию, но