придумал 22 года назад. Шествуя под зеленым флагом, дети чувствовали себя единым целым – они шли по стопам короля-сироты, о котором так часто рассказывал им Корчак.

После возвращения с польско-советской войны 1919–1921 гг. Януш Корчак написал повесть о короле, который позволил управлять своими землями парламенту детей. В конце, когда враги захватили королевство короля Матиуша, его в золотых цепях повели по улицам на казнь. «День был хороший. Солнце сияло. Все вышли на улицу, чтобы в последний раз посмотреть на своего короля. У многих на глазах были слезы. Но Матиуш не видел этих слез… Он смотрел на небо, на солнце»[10]. Когда король Матиуш наконец добрался до места казни, он отказался от повязки на глаза, чтобы показать, что герои умирают «красиво», – и почувствовал себя обманутым, когда в последний момент ему объявили о помиловании, а казнь заменили ссылкой на необитаемый остров [32].

22 года спустя Корчак шел, не глядя на небо и на солнце. Он был сгорбленным, измученным голодом и тревогами пожилым человеком 64 лет, чьи ночи наполнялись мечтами о еде и мучительным чувством вины. Когда процессия подошла к площади в северной части главного гетто, медсестра Йоханна Свадош подняла взгляд от своей работы и увидела, что Корчак несет одного ребенка на руках и держит другого за руку и как будто тихо разговаривает с ними. Время от времени он оборачивался, чтобы подбодрить детей, идущих сзади. Детям было жарко, у них болели ноги, их мучила жажда, и после многих месяцев скудного питания долгий переход по улицам малого и главного гетто быстро утомил их. Но даже тогда еврейская полиция слишком трепетала перед Корчаком, чтобы подгонять их тычками и ударами, как они обычно делали в таких случаях. Полицейские просто образовали оцепление по обе стороны улицы, отделив колонну детей и их опекунов от провожавшей их взглядами толпы на тротуарах. Даже после того, как они вышли из ворот гетто, пересекли дорогу и вышли на площадь, где стояла литовская и эсэсовская охрана, и тысячи ошарашенных депортированных с узлами ожидали на выжженном солнцем пустыре своего поезда «на Восток», дети Корчака привлекали к себе внимание. Чтобы они не начали паниковать, он отказывался оставить их одних даже ненадолго. Нахум Ремба, чиновник Совета, дежуривший в тот день в пункте медпомощи, мог только наблюдать, как еврейская полиция расчищала путь для детей, чтобы посадить их в товарный поезд. Они шли колонной по четыре человека, в том же порядке, что и раньше. И снова Корчак вел первую группу, Стефа Вильчинска – вторую. Когда один немец спросил Рембу, кто этот человек, тот расплакался. На следующий день рыжеволосый мальчик передал дневник Корчака другу на «арийской» стороне города, и тот помог спрятать документ в польском приюте под Варшавой.

Пока не началась депортация, Марк Давид, отец Янины, пребывал в хорошем настроении. Как полицейский из гетто, сопровождавший выходящих «на другую сторону», он мог добыть для своей семьи немного продуктов. Воодушевленный опасностью этого предприятия, он начинал петь старинные русские армейские песни. Но депортация все изменила. 4 сентября дедушку и бабушку Янины включили в общий список. Отец пытался добиться их освобождения, но безуспешно. Теперь он мог защитить только свою жену и ребенка. Когда он уводил Янину с переполненной площади, она держалась за руку деда до тех пор, пока их, наконец, не разъединила толпа. После Янина бродила по опустевшим квартирам, играла со стеклярусом, эмалями и имитациями драгоценных камней в ювелирном магазине, забрала из парикмахерского салона коробку декоративной косметики, а в другой квартире запаслась теплым бельем. Йом-Кипур, День искупления, выпал на 21 сентября, и в этот день полицейские гетто и их семьи узнали, что перестали быть исключением и тоже подлежат депортации. В ту ночь отцу Янины снова посчастливилось найти убежище у знакомых, избежавших общей участи [33].

За предыдущие три месяца было депортировано 300 000 человек. После этой беспрецедентной по своей скорости «масштабной операции» в гетто осталось всего 55 000–60 000 евреев. Мужчин там было вдвое больше, чем женщин. Из 7804 человек старше 70 лет осталось только 45, а из 51 458 детей в возрасте до 10 лет остались жалкие 498 человек. Сократившееся гетто реорганизовали вокруг ряда отдельных «мастерских», или трудовых лагерей, которыми управляли немецкие предприниматели, такие как Вальтер С. Тоббенс. 17 декабря Мириам Ваттенберг, по-прежнему находившаяся вместе с другими иностранцами в тюрьме Павяк, узнала о существовании лагеря под названием Треблинка, где голых людей убивали в купальнях при помощи раскаленного пара, газа и электричества и где немцы копали братские могилы специальным механическим ковшом. В ту ночь никто в их камере не мог уснуть [34].

Слухи о Треблинке постепенно множились. Варшавский композитор Шенкер написал колыбельную, в которой выразил скорбь отца об убитом ребенке:

Shlof, mayn kind, shlof,

Nit in betele dayn…

Спи, дитя мое, спи,

Но не в своей кроватке,

А в куче пепла,

Дитя мое, засыпай.

Ты так любил

Спать рядом с мамой —

Лежишь ли ты сегодня

Рядом с ней?

Злой ветер

Не дает тебе спать;

Он уносит тебя прочь

Так быстро.

В твои юные годы

Тебе не было покоя,

А после смерти

Где же ты? Где?

Последний рефрен не оставлял никаких сомнений у тех, кто еще надеялся спрятаться от происходящего в раковине крупнейшей еврейской общины Европы:

S’vet kumen, s’vet kumen,

S’vet kumen di sho…

Он придет, он придет,

Придет час,

Он придет, он придет,

И для меня здесь [35].

В Виленском гетто о массовых расстрелах в Понарах знали с самого начала. Депортации и убийства всегда занимали определенное место в детских играх и незримо стояли за стремлением взрослых «работать, чтобы жить». Но после массовых депортаций из Лодзи и Варшавы те, кого пока пощадили, уже не могли думать ни о чем, кроме неминуемой гибели. Даже обеспеченное деньгами место среди элиты гетто или покупка нужных документов больше не давали никаких гарантий безопасности. В предыдущие 20 месяцев «нормальной жизни» гетто, с ноября 1940 г. по июль 1942 г., этим активно пользовались контрабандисты и торговцы, которые ели пирожные в кафе, слушали концерты и смотрели представления в кабаре. Они принадлежали к числу тех немногих, кто мог выбирать – оставаться в гетто или попытать счастья, скрываясь