— Нет, нет, никаких мер принуждения, никаких наказаний! И не вздумайте! Его надо убедить, понимаете, убедить, что современный красный боец, а тем более командир, — это человек высокого интеллекта и литература должна быть спутницей всей его жизни. А какие взгляды у вашего Тимы? Вы знаете, что он мне заявил? Литература, говорит, это для развлечения, когда у человека много свободного времени. Вы представляете, Анна Филипповна, как узко он смотрит на духовные богатства человечества и как негативно воспринимает воспитательную роль литературы, представляете?

— Представляю, очень даже представляю, Антонина Васильевна, — торопливо соглашалась мать и снова твердила свое: — Вот я уж ему... Ишь, какой головастый...

А когда Тим Тимыч поздно вечером возвратился домой, мать встала перед ним как воплощение кары за страшные грехи.

— Ты почему это по литературе двойку схватил?

— По литературе? — озадаченно переспросил Тим Тимыч, пытаясь сообразить, каким образом мать пронюхала про эту несчастную двойку. И, набравшись храбрости, мрачно и решительно ответил: — Литература, мама, мне ни к чему. Я вот уйду в армию и там останусь.

— Как это останешься? — всплеснула руками мать.

— А так. На всю жизнь.

— А какой ты красный боец, и тем более командир, если без этого богатства?

— Какого еще богатства?

— Какого, какого... Наизусть не учишь...

— А, Левинсон, — усмехнулся Тим Тимыч. — Понятно.

— А вот мне не понятно, — все больше распалялась мать. — Ты что думаешь, в армии литература не нужна?

— Не в этом дело. Воюют, мам, не книжками, На войне — танки, самолеты, артиллерия.

— Выходит, сам Ворошилов книг не читает? — вдруг ошарашила Тим Тимыча мать. — И Буденный?

Этот вопрос застал Тим Тимыча врасплох, и он не нашел на него немедленного ответа. Но надо было отвечать, и он не очень уверенно проговорил:

— Как это не читают? Читают. Только военные книги, а не про какую-то там Ларину Татьяну. Не в этом дело...

— Башковитый ты больно, — не нашла больше аргументов мать. — Только двойку по литературе исправь. Или я тебя самого начну исправлять, хоть ты и вымахал чуть ли не до потолка.

Теперь, когда Тим Тимыч заболел, мать жалела, что угрожала ему за двойку, боялась, что он сляжет надолго и, избави бог, не сможет встать на ноги, когда из военкомата придет повестка, которую Тим Тимыч ждал с нетерпением.

Первым, кто пришел его навестить, как это ни казалось удивительным, был Кешка Колотилов. Он возник на пороге веселый, сияющий и возбужденный, с огромным букетом роз. Вельветовая куртка цвета какао с молоком была распахнута, складка на спортивных брюках отутюжена до совершенства, а наивно-смелые глаза взирали на Анну Филипповну с благоговейностью. Вежливо поздоровавшись, Кешка, не ожидая приглашения, переступил порог, и комната наполнилась смесью запахов роз и одеколона «Жасмин».

— Где скрывается этот рыцарь печального образа? — загремел Кешка. — Где этот Илья Муромец, сиднем сидящий тридцать лет и три года? Не те ныне пошли богатыри, Анна Филипповна! Вникните сами: на три минуты обмакнулся в Урвань — и, пожалуйста, постельный режим...

— У Тимы высокая температура, — жалобно вставила мать свою короткую фразу в поток слов Кешки.

— А вот мы его и вылечим! — бодро заявил Кешка. — Он у нас быстро встанет на ноги!

И, величественным жестом распахнув дверь в комнату, где лежал Тимка, шагнул туда с такой уверенностью, будто и в самом деле нес с собой исцеление.

— Кончай сачковать, мистер Тимченко! — восторженно изрек Кешка, усаживаясь на табуретку, и с мушкетерским изяществом протянул Тим Тимычу букет роз.

Тим Тимыч с трудом открыл воспаленные глаза, невидяще посмотрел на Кешку, пытался отвернуться к стене, но не смог.

— Смотри, будущий Кутузов, какие розы! Из моего личного палисадника.

Тим Тимыч неприязненно взглянул на Кешку и, слабо взмахнув выпростанной из-под одеяла рукой, отстранил цветы.

— Ну зачем же ты так? — оторопело проговорил Кешка. — Я к тебе всей душой, я всегда был противником кровной мести... Неужто ты не в восторге от этих роз?

— Не в этом дело, — мрачно отрезал Тим Тимыч. — Я не девчонка, чтоб цветочки нюхать.

— И все же я не верю, что ты лишен чувства прекрасного, — задумчиво сказал Кешка. — В армии без этого не проживешь. Ты видел парад на Красной площади? А я, маэстро, видел. В тридцать девятом. Ну, доложу я тебе, зрелище! А духовой оркестр! Под такой марш — да в атаку! Представляешь: знамя полыхает на ветру, музыка хватает тебя за душу, а ты с винтовкой наперевес — врукопашную! И смерть не страшна!

Тим Тимыч лежал, отрешенно прикрыв глаза, и, казалось, не слушал Кешку. На самом же деле он не пропускал ни единого слова, и чем мелодичнее и восторженнее лилась Кешкина речь, тем с большей неприязнью воспринимал эту речь Тим Тимыч.

— Не в этом дело, — вдруг почти безразлично произнес он. — Ты «Севастопольские рассказы» читал?

— Левушки Толстого? — развязно подхватил Кешка.

Тим Тимыч не удосужил его ответом.

— А сам-то ты читал? — вскинулась на Тим Тимыча вездесущая мать. — У него же, Кеша, двойка по литературе. Он же книг в руки не берет...

— А за меня всю литературу Колотилов прочитает, — с напускной беззаботностью произнес Тим Тимыч. — Особенно про Ромео и Джульетту. Или про виндзорских проказниц.

— Вы попали в самую точку, сэр. В городской библиотеке уже нет книги, которую я бы не прочитал.

— А розы давай сюда, я их в вазу поставлю. — Мать взяла букет из рук Кешки, но обратилась к Тим Тимычу: — Человек ему от всей души, можно сказать, от всего чистого сердца, а он нос воротит. Разумный какой!

— Не в этом дело, — махнул рукой Тим Тимыч, будто отгонял от себя назойливую муху.

— Я ведь не ради благодарности, Анна Филипповна, — приторно произнес Кешка. — Я пришел, чтобы отвлечь будущего великого полководца от тяжких мыслей. А еще — чтобы сообщить исключительно важные для этого неулыбчивого сеньора новости.

— Какие еще новости?