Маг жизни не может отказать человеку в помощи. Но анналы Храма сберегают множество сведений о самых разных людях.

Некромант, к примеру, не может лечить, но есть болезни, от которых помогает только некромантия.

Маг жизни не может убивать, но может… ускорить ход событий. Например, есть случай, когда маг жизни сводил отеки, а человек умер через несколько дней.

Вода ушла, а сердце, вот, не выдержало.

Маг формально невиновен, а человека нет. Не предупредил? Бывает…

Или человек пытался омолодиться, а потом… перестарался в бурную ночь с красавицами, и получили парализованное существо. А лечить…

Там и у мага жизни уже ничего не получилось.

Впрямую вредить маг жизни не может. Но умолчать о последствиях — вполне. Сделать то, о чем его попросили, и не мучиться угрызениями совести. Хотел забавляться с женщинами, сколько пожелаешь?

Получи.

А последствия на твоей совести. Должен был знать, что столько организм не выдержит.

Хочешь жрать в три горла — жри. Но когда лопнешь — не обращайся.

Очередная булавка заняла свое место на карте, в Желтом городе. И что ему там делать?

Да еще так близко к порту, да с такой силой?

Кто-то приплыл на корабле?

Что, вообще, важного есть в том районе?

Нет, не вспомнить, сейчас не вспомнить. Гентль никогда не любил Желтый город, и вполне взаимно. В свое время его там чуть не убили, а уж лупили и вовсе каждый день. Но сам он ножки бить и не пойдет, на то другие есть. Главное, круг определен. Осталось выяснить, кто, что и где.

* * *

Я медленно отвалилась от стола, почти сползая на пол.

Фууу…

Ребенок на столе уже сел и смотрел на меня большими зелеными глазами. Симпатичный мальчишка, кстати. Волосы темные, глаза зеленые, яркие, мордяха улыбчивая и любопытная.

— Тетя, а ты кто?

— Я Вета. Лекарь.

— А я Лим. Я заболел, да?

— Нет. Ты поцарапался, и у тебя сильно-сильно потекла кровь.

Личико у мальчишки сморщилось.

— Помню… мама говорит, что это очень опасно. Если у меня кровь пойдет, то не остановится, а вся-вся вытечет, поэтому мне бегать нельзя, царапаться и раниться — тоже. И я все время настойки пью, а они знаешь, какие гадкие?

Я поманила мальчика пальцем.

— Лим, а тебе можно доверить секрет?

— Да.

— Тогда слушай. Ты настойки пей, и никому не говори, но тебе теперь все можно. И заживать на тебе будет, как на всех остальных детях.

Зеленые глаза изумленно расширились.

— Правда?

— Чистая правда.

— А маме рассказать нельзя?

Я покачала головой.

— Никому нельзя, малыш. Год никому нельзя рассказывать… ты знаешь, сколько это — год?

— Знаю. Это очень долго.

Я невольно улыбнулась. Искорки дара танцевали в моей крови, и я знала — получилось. Все получилось.

— Пообещай мне, что год никому не расскажешь.

— А потом что?

— Про то, что вылечился — говори. А про меня не надо, ладно?

— Ладно. А почему?

Я задумалась.

— Потому что это наш с тобой секрет?

Ребенок замотал хитрой мордашкой.

— Не-а. Не пойдет.

Паршивец!

Я сделала самую таинственную рожицу, которую могла.

— Если расскажешь раньше, чем через год — болезнь вернется. Услышит, что ты ее зовешь, и придет обратно, понимаешь? Я ее прогнала, но она рядом с тобой была всю жизнь, а без тебя пока еще недолго. Так что молчи. Год — молчи, а лучше — больше.

Вот теперь проняло.

Мальчишка ожесточенно закивал.

— Обещаю. Буду молчать.

Я протянула каменно-тяжелую руку, потрепала его по хохолку.

— Умничка. Пошли, обрадуем твою маму?

— Пошли!

* * *

Линда уже успела влить в маму такое количество настойки пиона, что мне страшно стало. Она же на крепчайших винных выморозках и выгонках! И успокаивающий эффект там, в основном, не от пиона.

Наше явление с малышом произвело фурор. Дамы вскочили почти одновременно — и так же одновременно приземлились попами на скамейки. Сначала мать мальчика, а потом, вслед за ней, и Линда. А поди-ка, удержи эту даму…

Даму.

Темного крабом!

Что ж мне так не везет-то?! роскошное платье, хоть и изгвазданное кровью, драгоценности, да такие, что на один перстень с рубином год можно нашу лечебницу содержать, и… герб?

Кому принадлежат две черных свившихся змеи на алом фоне?

Вета, ты же знаешь геральдику, тебя этому учили, как и всех дворян… о нет!

Змеи — герб семейства Моринар. Остальные на них не покушаются уже который век, а Моринары обожают этих тварей и ляпают на гербы во всех видах и разновидностях.

— Госпожа… — вежливо обратилась я. — Ваш сын.

— Лим!

Женщина протянула руки, и мальчишка крепко обнял ее.

— Мам, ты чего? Я живой! И все хорошо…

Дама всхлипнула, и крепко, но крайне осторожно, видимо, сказалась многолетняя практика, обняла сына.

Я бы с радостью сказала ей, что опасаться больше нечего, но…

Молчание — золото. А в моем случае, молчание — жизнь.

— Кровь мы остановили. Просто будьте впредь осторожнее, госпожа, — мягко произнесла я. — простите, что пришлось быть грубоватой, но у меня не было выбора.

Женщина взмахнула рукой.

— Все в порядке. Госпожа…

— Ветана. Я здесь работаю лекаркой.

— Герцогиня Линетт Моринар. Мой сын Алемико.

— Можно — Лим, — тут же встрял мальчик.

Я улыбнулась и потрепала его по волосам.

— Тебе бы искупаться…

Вот на этой ноте в помещение и ввалилась куча народа во главе с уже знакомым мне господином Алонсо Моринаром, канцлером.

— Линетт! Лим!

— До-ро-гой!

Герцогиня протянула руки к мужу, предусмотрительно не пытаясь встать. Я уже заметила почти пустую бутылку из-под настойки пиона. Линда проворно убрала ее за спину и виновато улыбнулась мне, мол, бывает? Дело житейское?

Бывает, конечно. Только в бутылочке было треть кварты[16].