украшенную алмазами. Этой награды он удостаивался дважды. Александр был богат — он не только унаследовал состояние отца, владевшего несколькими имениями, дворцами, заводами, рудниками и тысячами крепостных душ, но и приумножил капитал, женившись на Елизавете Киндяковой, дочери преуспевающего помещика. Елизавета была на тринадцать лет младше мужа и еще в период девичества считалась первой московской красавицей. Первый брак девушки был неудачен — из-за физической слабости супруга Елизавета была вынуждена подать на развод. Светские знакомые (в их круг входил и Пушкин), сопереживавшие несчастной девушке и внимательно следившие за перипетиями ее личной жизни, с легкой руки поэта Вяземского прозвали красавицу «Запретной розой»:Прелестный цвет, душистый, ненаглядный, Московских роз царица и краса! Вотще тебя свежит зефир прохладный, Заря златит и серебрит роса. Судьбою злой гонимая жестоко, Свой красный день ты тратишь одиноко, Ты про себя таишь дары свои: Румянец свой, и мед, и запах сладкой, И с завистью пчела любви, украдкой, Глядит на цвет, запретный для любви. Тебя, цветок, коварством бескорыстным Похитил шмель, пчеле и розе враг; Он оскорбил лобзаньем ненавистным, Он погубил весну надежд и благ. Счастлив, кто, сняв с цветка запрет враждебный, Кто, возвратив ее пчеле любви, Ей скажет: цвет прелестный! цвет волшебный! Познай весну и к счастью оживи! [199]

Освободившись от «шмеля», уже в следующем, 1829 году, двадцатичетырехлетняя Елизавета нашла свое счастье с «пчелой любви», в образе которой зашифрован Александр Пашков, известный свету возлюбленный красавицы. В этом союзе появились на свет трое детей. Средний, Василий, которому при переезде четы в этот дом было двенадцать лет, позже унаследует его, вписав в историю и само это здание, и свою родовую фамилию, ставшую в 1870-х нарицательной.

«Василий Александрович стал возвещать Евангелие. <…> Прекрасный Пашковский дом на Французской Набережной стал центром евангельского служения в Петербурге. Иногда по вечерам собирался круг близких знакомых, с которыми велись духовные беседы; в другие определенные дни зал наполнялся посторонними, и Василий Александрович свидетельствовал им о том, что Христос совершил в его личной жизни и открывал истину искупления ищущим спасения душам. <…> В нарядном зале люди самых разных званий и сословий, сидя вперемешку на шелком обтянутых креслах и стульях, внимательно вслушивались в простые евангельские слова о любви Божией. Собрание сопровождалось пением. Вокруг фисгармонии стояла группа молодых девиц; они свежими голосами пели новопереведенные с английского языка евангельские песни, призывающие ко Христу. <…> Трое из этих молодых девушек были дочери хозяина дома, Пашкова, трое — дочери министра юстиции, графа Палена, и две княжны Голицыны» [200].

Василий Пашков, один из крупнейших землевладельцев России, подобно отцу, не только сохранил доставшееся в наследство богатство своих предков, но и приумножил его благодаря женитьбе на внучке графа Григория Чернышева Александре. Владельцы 400 тысяч гектаров земли, тринадцати имений в девяти уездах, четырех медных рудников на Урале и двух особняков в Петербурге вели приличествующий положению образ жизни.

Этот дом, основная столичная резиденция Пашковых, принимал в своих стенах высший свет, включая семью Императора, был свидетелем роскошных балов, приемов, карточных партий, на которых проигрывались целые состояния.

Много лет Василий и Александра, оба статные, привлекательные, обладающие безупречным воспитанием и манерами, вели светскую жизнь, пока в 1874 году, когда Пашкову минуло сорок три года, его жена не устроила в этом доме обед, на который позвала необычного иностранного гостя.

Лорд Редсток, евангельский миссионер, с которым Александра вместе со своей сестрой и другими русскими аристократками, познакомилась в Англии, прибыл в Россию по просьбам своих многочисленных поклонников. Знать желала послушать его знаменитые проповеди и наперебой приглашала на духовные беседы в свои дворцы и особняки. Редстокисты верили в искупительную жертву Христа, пролившего кровь всех грешников и воскресшего для их оправдания: «Итак, кто во Христе, тот новая тварь, древнее прошло, теперь все новое» [201].

Движение евангельского пробуждения в Петербурге было столь популярно, что познакомиться с проповедями просветленного англичанина желали не только его единоверцы. Писатель Федор Достоевский не нашел в «новой секте» и ее предводителе ничего особенного: «…Он говорил ни особенно умно, ни особенно скучно. А между тем он делает чудеса над сердцами людей; к нему льнут; многие поражены: ищут бедных, чтоб поскорей облагодетельствовать их, и почти хотят раздать свое имение. <…> Впрочем, трудно сказать, чтоб вся сила его обаяния заключалась лишь в том, что он лорд и человек независимый и что проповедует он, так сказать, веру «чистую», барскую. Правда, все эти проповедники-сектанты всегда уничтожают, если б даже и не хотели того, данный церковью образ веры и дают свой собственный.

Настоящий успех лорда Редстока зиждется единственно лишь на обособлении нашем, на оторванности нашей от почвы, от нации. Оказывается, что мы, то есть интеллигентные слои нашего общества, — теперь какой-то уж совсем чуждый народик, очень маленький, очень ничтожненький, но имеющий, однако, уже свои привычки и свои предрассудки, которые и принимаются за своеобразность, и вот, оказывается, теперь даже и с желанием своей собственной веры.

<…> Я слышал…, что лорд Редсток как-то особенно учит о «схождении благодати» и что, будто бы….. у лорда «Христос в кармане», — то есть чрезвычайно легкое обращение с Христом и благодатью. <…> Тем не менее он производит чрезвычайные обращения и возбуждает в сердцах последователей великодушные чувства» [202].

Другой литератор, Николай Лесков, вспоминал Редстока как приятного, спокойного господина с ясным кротким взором