не считая большой кухни, состояла из гостиной, столовой и спальни с выходом в ванную. В спальне под красным балдахином находилась широкая трофейная кровать орехового дерева, прикрытая ширмой, обшитой тоже красным штофом — «для возбуждения», как думали «немаркированные» девицы.

На стенах столовки и гостиной висели трофейные картины с альпийско-райскими пейзажами, украшенными сытыми коровами, дородными пастухами и румяными пастушками. Среди альпийских картин в гостиной висел портрет великой революционерки Коллонтай, проповедовавшей в свое время свободную любовь. Напротив, на другой стене, в такой же раме находилось изображение библейской покровительницы древнего женского ремесла Марии Магдалины.

А еще в среде восторженно завидующих марушек говорили, что тело ее, прежде чем заталить, посыпали лепестками роз.

Да что и говорить, понятно и так, на какой государственной высоте находилась наша особа» [211].

Шурка-Вечная Каурка, Ирка Карповская, Проша с Малой Невки, Моська Колотая, Запиндя Вокзальная и другие героини Кочергина, островные девицы-красавицы с профессионально-блуждающим взором, подобно инвалидам только что закончившейся войны, объединявшимся в артели, организовали на Петроградской стороне собственное сообщество. Артель шкиц и марух. Естественно, группа эта была неофициальной, что, однако, не мешало барышням дисциплинированно существовать по определенным законам.

Руководила работой девиц четырех островов — Городского, Аптекарского, Петровского и Заячьего — Лидка Петроградская. Жила эта сероглазая блондинка, мечта офицеров речного флота, как и Екатерина Душистая, на Съезжинской улице, бывшей таким образом штабным центром оригинальной артели. Общак хранился у Шурки-Вечной Каурки; она же, будучи по первой профессии фельдшерицей, держала и медпункт. Проститутки послевоенного островного города, несмотря на разницу своих характеров и жизненных путей, конкуренцию и склоки могли быть уверены: что бы ни случилось, артель не бросит их в беде. Лидка Петроградская организует помощь, а Екатерина Душистая предоставит капитал. Этот дом стал свидетелем одного из таких случаев.

Однажды Дашку Ботаническую, маруху с Аптекарского острова, переехал трамвай. У нее осталась дочка Гюля, которую товарки по ремеслу немедленно взяли под «цеховую опеку». Регулярно из общака выделялась сумма на содержание малышки, а раз в год Ботанической сироте подвозили подарки проститутки других районов. Девочка благодарила их танцами собственного сочинения, и такими изящными, что артель единогласно решила отправить Гюлю Ахметову, талантливую дочь жрицы любви и башкирского сутенера, не куда-нибудь, а в Вагановское балетное училище.

Представившись тетками, девицы Петроградской стороны повезли девочку на экзамен. Сироту приняли! Торжественный праздничный обед с шампанским ждал всех причастных здесь — на Съезжинской, 22, в квартире Екатерины Душистой. Здесь же или рядом, у Лидки Петроградской, каждый год отмечались переходы Гюли из класса в класс. За роскошным сладким столом покровительницы подробно обсуждали отметки и все детали обучения своей протеже. Оберегать юную балерину от карьеры матери и «теток» был вызван евнух по прозвищу Гермафродит Ботанический — он отвозил Гюлю на занятия на улице Зодчего Росси и доставлял обратно.

Триумфом артели марух стал дипломный спектакль Ахметовой, готовившейся исполнить партию Жизели в Кировском (ныне — Мариинском) театре. Никогда еще ленинградские балетоманы не наблюдали в храме искусства такого количества жриц любви. Петроградский десант скупил практически все билеты второго яруса театра.

Лишь Екатерина Душистая, как дама иного круга, восседала в партере в бархатном платье и с лисьей шкурой на шее. Наконец, артельная сирота Гюля Ахметова, также известная теперь как Жизель Ботаническая, оттанцевала. Ни одна выпускница не удостаивалась такой неистовой поддержки — зрительницы второго яруса яростно аплодировали, кричали «Браво!» и, расталкивая толпу, бросались на сцену с огромными букетами цветов.

«Это был для всех островных шалав Питера самый главный праздник их жизней. Это была их победа.

Из театра вышли все зареванные, заволнованные, раскрасневшиеся от участия в танцах с Жизелью. На Петроградскую возвращались машинами. В первом такси Жизель, заваленная букетами, сидела между двумя зваными тетками — Шуркой и Лидкой. Впереди с водилой соседствовала довольная Екатерина Душистая. Ехали к ней на банкет.

Праздничный стол в столовой, накрытый крахмальной скатертью, был сервирован, как в ресторане… Подельницы, глядя на такую роскошь, даже несколько скисли и прихудели от щедрости благотворительницы. Жизель усадили во главе стола, по правую руку от Екатерины.

В двустворчатую дверь рыжая хохлушка внесла поднос с шампанским в номенклатурных бокалах. Первый тост — за победу — выпили стоя и хором крикнули «ура!». Телохранитель Гермафродит Ботанический, одетый в чистое, сидел за отдельным столиком и чмокал бабскими губами праздничную еду, ласково поглядывая на свою героиню» [212].

Еще в 1910-х годах у деревянного дома № 22 по Съезжинской улице мычали коровы и заливались криком петухи, а сын художника Его Императорского Величества Шарлемань останавливал экипаж, чтобы навестить семью горничной и портного. Теперь же, всего тридцать пять лет спустя, у изящного модернового многоэтажного здания останавливаются машины дружков петроградских девиц, а из окон доносятся хлопки вылетающих из бутылок шампанского пробок, прерываемые смехом праздничные тосты, и, наконец, дружный хор артельных товарок, запевающий любимую песню Екатерины Душистой, хозяйки съезжинской квартиры:

Расцветали яблони и груши, Поплыли туманы над рекой. Выходила на берег Катюша — На высокий на берег крутой. Выходила, песню заводила Про степного сизого орла, Про того, которого любила, Про того, чьи письма берегла. Ой ты, песня, песенка девичья, Ты лети за ясным солнцем вслед: И бойцу на дальнем пограничье От Катюши передай привет… [213]

Литература

Архитекторы-строители Санкт-Петербурга середины XIX — начала XX века: под общ. ред.