«Бесов» в тот же день расхватали в библиотеке, вырывали из рук. Некоторые читали тайно, дабы никто не заподозрил в интересе к ненормативной лексике. Через пару дней стали раздаваться возмущённые возгласы:

– Я-то думал, что там что-то этакое пикантное, – высказал негодование Анне Ивановне главный заводила нашего класса Андрюшка Ромашкин, – а там всего-то какое-то «вэ» с точечками!

В середине романа есть момент, как развесёлая компания забавы ради отправилась к блаженному пророку Семёну Яковлевичу, и некая пышная дама, которая считала, что «с развлечениями нечего церемониться, было бы занимательно», всё досаждала ему своими глупыми вопросами ни о чём, так что в конце концов пророк изрек:

«В… тебя, в… тебя!.. – произнёс вдруг, обращаясь к ней, Семён Яковлевич крайне нецензурное словцо. Слова сказаны были свирепо и с ужасающею отчётливостью. Наши дамы взвизгнули и бросились стремглав бегом вон, кавалеры гомерически захохотали».

Мы тоже хохотали. Некоторые на этом моменте читать роман перестали, а большинство всё-таки дочитали до конца, потому как классика очень уж затягивает, знаете ли. Она как суровая река сначала пугает своим мощным течением в сравнении с современным лёгким и необременительным чтивом, но если втянешься в её глубокие воды, выйдешь на середину, возникает непреодолимое желание плыть дальше.

– Андрюшенька, ты читал Достоевского?! – со смехом всплеснула руками наша учительница. – Ах ты, умница моя! Как я рада, что вы хоть так получили стимул к чтению классики. Я могу вам ещё посоветовать, у кого есть такая возможность, найти первую редакцию пушкинского «Путешествия в Арзрум». В полном собрании сочинений она есть.

– И что там? – навострили мы уши.

– Есть кое-что для особо любопытных… Читайте дети, читайте. Классику можно не любить, но не знать её нельзя.

«Путешествие…» перечитали вдоль и поперёк в тот же день – всего-то восемьдесят страничек! Это ж вам не тысяча серий «Санта-Барбары». Потом нашли-таки томик из ПСС и в примечаниях откопали отрывочек, не вошедший в окончательную редакцию произведения, где Пушкин разговаривает с казаками. Казаки, много лет не бывавшие дома за время военной службы и не видавшие своих жён, обменивались известиями, не родила ли у кого из них жена за время отсутствия мужа: «А не б…ла ли без тебя жена? – Помаленьку, слышно, б…ла». Пушкин спрашивает у одного из них: «Что ты сделаешь с выб… ком? – Да что с ним делать? Корми да отвечай за него, как за родного».

– Дети, я вас просто не узнаю! – ликовала наша мудрая Анна Ивановна, когда узнала, что даже убеждённые лентяи и двоечники перечитали пушкинскую прозу.

Умный учитель знает, как воздействовать на ленивых и нелюбопытных учеников. В детском юмористическом киножурнале «Ералаш» много лет спустя появился приблизительно такой же сюжет, где учительница литературы в исполнении Елены Воробей, чтобы увлечь туповатых и ограниченных учеников прочтением «Евгения Онегина», называет сцену свидания Татьяны и Евгения эротической, после чего ученики, отбросив свои плейеры, глянцевые журналы и прочую дребедень, вцепились мёртвой хваткой в бессмертное произведение Пушкина и прочитали его, что называется, от корки до корки на одном дыхании. Они мне напомнили нас двадцать лет тому назад.

У нас была мировая учительница по русскому языку и литературе! Всё, что я умею в плане писательства – это уровень советской средней школы. К каждому уроку Анна Ивановна готовилась, как к экзамену, всегда находила интересный материал по теме из самых разных источников. Такие учителя сейчас стали редкостью, а раньше было нормой, что учитель любит и понимает свой предмет. Это сейчас можно услышать восхищённое: «О-о! Он так разбирается в своей профессии, так её понимает!», как будто среднестатистический человек не обязан понимать дело, которым занимается. В век непрофессионализма, когда многие профессии не приносят никакого дохода, и люди занимаются абы чем и абы как, лишь бы чем-нибудь заняться и что-то заработать на жизнь, это стало редкостью, даже чем-то из ряда вон выходящим. Пофигизм к работе стал вполне нормальным и приемлемым явлением, да и само понятие профессии стало исчезать.

А на уроках Анны Ивановны мы узнали, что у годовалого ребёнка запас слов исчисляется единицами, к трём годам достигает трёхсот слов, через год уже доходит до тысячи. То есть всего за один год ребёнок утраивает словарный запас! При этом он сам не замечает тех гигантских усилий, при помощи которых так целесообразно и планомерно постигает непостижимое. Всё его детство заполнено неутомимой познавательной деятельностью, так что он ценит знания превыше всего. Ребёнок требует логики от каждого слова и если не находит её, то выдумывает самостоятельно, проводя собственный анализ и выдвигая одну за другой рабочую гипотезу, которые вносят в окружающий его словесный хаос одному ему ведомый порядок. Умственная анархия невыносима для ребёнка. Он свято верит, что в речи должны быть законы и правила и жаждет усваивать их и следовать им. И огорчается, если заметит в усвоенном какой-нибудь изъян. Его искусство систематизировать беспорядочно приобретённые обломки и клочки знаний доходит до виртуозности. Ещё до пятилетнего возраста он усваивает все самые прихотливые правила родного языка и мастерски распоряжается его приставками, корнями, суффиксами и окончаниями.

Ребёнок проделывает такую упорную и планомерную работу за два-три года, на которую не способен ни один взрослый и за двадцать лет прилежной учёбы. Взрослый человек даже при многолетнем изучении иностранного языка использует только память, а не детскую интуицию к эмоциональному звучанию слов, поэтому никогда не достигает такой виртуозности, какую проявляет ребёнок, бессознательно воспринимающий от далёких предков систему и анализ языкового мышления, которые формировались тысячелетиями. Все люди к двадцатилетнему возрасту были бы великими математиками, химиками, биологами, преуспели бы во всех других науках, если бы это детское любопытство к окружающему миру не ослабевало бы в них по мере накопления первоначальных знаний.

В детские годы познание мира совершается мощными темпами, и важно, чтобы это драгоценное время не тратилось впустую. Только в детстве познание окружающего кажется радостным и увлекательным. С годами эта радость «спотыкается» о жёсткость образовательных систем с упором на зубрёжку или слишком далёких от насущных интересов и потребностей человечества и о возрастные изменения. Будучи детьми, мы настолько глубоко и неустанно вникаем в структуру всякого слова, что часто воскрешаем в своей речи далёкое прошлое родного языка. Древние русские слова лепый, льзя, вежа, чаянно вышли из нашей речи около двух веков тому назад, но современные русские дети, даже не подозревая об этом, часто воскрешают их в своей речи, отделив от частицы «не-», умело и тонко применяют в разговоре, сами того не замечая. Мало того, но дети часто изобретают слова, которые есть в родственных языках. Например, бывает, что русские дети вместо слова «термометр» говорят тепломер, перчатки именуют пальчатками, а в чешском языке такие слова с давних времён используется во «взрослом» языке. Или весло называют греблом, а солонку – сольницей, даже не подозревая о том, что именно так называют эти предметы в болгарском языке. То есть дети бессознательно обнаруживают общие тенденции развития и законы формирования лексики не только своего языка, но и родственных наречий. Самое удивительное, что такие слова изобретаются детьми из других поколений снова и снова, в другую эпоху, при других условиях жизни и обстоятельствах. Это говорит о том, что законы языкового мышления у всех детей одного народа одинаковы и приводят к одним и тем же формациям слов.