лишь неважны. У меня не находит понимания стремление отмирающих общественных слоев обособиться от настоящей жизни за изгородью иссохших и ставших недействительными сословных законов, чтобы тем самым искусственно сохранить себя. Пока это происходит, чтобы обеспечить собственному умиранию спокойное кладбище, против этого нечего возразить. Если же хотят таким образом создать барьер для развивающейся жизни, тогда буря рвущейся вперед молодежи быстро устранит эти старые заросли. Нынешнее германское народное государство не знает никаких социальных предрассудков. Поэтому оно не знает и никакой особой социальной морали. Оно знает только законы жизни и необходимости, понятые немецкими людьми на основе разума и познания. Национал-социализм познал их и хочет видеть, что их уважают»[851].

24 февраля 1940 г. Гитлер заявил, что буржуазный капиталистический мир уже рухнул, его век уже давно кончился: «В какой-то форме этот крах наступит повсюду, и он нигде не будет отсутствовать»[852]. Немецкий народ, сказал Гитлер, вообще не смог бы долго жить с буржуазным общественным порядком[853]. В беседе с венгерским «вождем нации» Салаши, Гитлер заявил 4 декабря 1944 г., что «европейский буржуазный мир» будет все больше рушиться и возникает только альтернатива, «что или будет установлен разумный социальный порядок на национальной основе, или наступит господство большевизма»[854].

Даже в своих последних речах Гитлер выражал свою убежденность в необходимом крахе буржуазного мира и конце исторической миссии буржуазии. В своем последнем новогоднем обращении 1 января 1945 г. он предсказывал, «что буржуазный общественный порядок больше не в состоянии сопротивляться бурям нынешнего, а тем более грядущего времени. Государство за государством, не нашедшие дорогу к действительному социальному преобразованию, найдут дорогу в хаос. Либеральная эпоха была. Мнение, что можно сопротивляться этой народной буре с помощью парламентско-демократических полумер, это ребячество, настолько же наивное, насколько были методы Меттерниха против всепроницающих национальных устремлений к единству в XIX веке»[855].

Далее Гитлер говорил об «утонувшем буржуазном мире» и его «коррумпированной и социально аморальной атмосфере»[856]. В последнем радиообращении он ругал евреев и их «лучших союзников», а именно тех «твердолобых граждан, которые не хотят осознать, что эпоха буржуазного мира закончилась и никогда не вернется, что эпоха безудержного экономического либерализма изжила себя и и может привести только к собственному краху…»[857]

Правда, возникает вопрос, почему Гитлер, несмотря на ненависть к буржуазии, несмотря на свое мнение, что этот изживший себя класс труслив, слаб и лишен энергии, временно заключил союз с реакционными буржуазными силами (например, с Гугенбергом и Папеном). Ответ гласит: Гитлер пошел на союз с этими силами не несмотря на их неспособность и слабость, а как раз из-за них. Одно из основных убеждений Гитлера состояло в том, что следует заключать союз не с равноценными противниками, а со слабыми. Он вполне понимал намерения своих буржуазных противников либо союзников и был готов пойти только на такой союз, в котором бы он — как в кабинете 30 января 1933 г. — в конечном итоге сидел на «более длинном» рычаге. Делать на основании того факта, что он временно шел на союз с буржуазными силами, вывод о его симпатиях к ним, так же ошибочно, как делать аналогичные выводы из временного союза Мао Цзедуна с Чан Кайши и Гоминданом. На пути к власти революционеры всегда ищут союзников, но, по возможности, более слабых, и они всегда одновременно представляют себе «задние мысли» и возможные намерения их партнеров. При этом Гитлеру шло на пользу то, что буржуазия — как, кстати, и коммунисты — его всегда недооценивала, так что сегодня можно сказать вслед за Вейтом Валентином: история Гитлера — это история его недооценки.

Сам Гитлер осознавал, что его буржуазные союзники рассматривали его лишь как «барабанщика» и думали, что смогут купить и задействовать его для своих целей. Уже 9 ноября 1927 г. Гитлер сказал, обращаясь к «верхним десяти тысячам»: «А потом мы уже видим, как вы с поднятыми руками, ликуя, будете въезжать в эту новую Германию, по возможности далеко впереди. Мы уже однажды это увидели как бы наяву, как вы себе это представляете, как другие сначала могут сделать всю работу, будучи хорошими, бравыми барабанщиками, и как вы тогда как великие гении в последний час вдруг сможете стать во главе и дать отечеству то, что его, а вам дать то, что, по вашему мнению, ваше. Мы не рассчитываем на эти слои; ведь мы знаем их слишком хорошо»[858]. Вагенеру Гитлер заявил в феврале 1931 г.: ему совершенно ясно, что «люди от экономики» полагают, что «смогут тихонько с помощью своих денег сбить нас с правильного пути». Но, продолжил Гитлер, «к алтарю отечества ведет крутой путь вверх, и нам постоянно приходится то тут, то там пользоваться лестницами, чтобы продвинуться дальше. То, что мы делаем сейчас, это тоже пользование лестницей. Отсюда можно пойти и не туда. Но мы этого не сделаем»[859].

Гитлер рассматривал свой союз с буржуазными силами как чисто тактический маневр, не обманываясь относительно намерений его союзников. В этом он отличался от таких его реакционных партнеров, как Папен, которые, правда, — так же, как Гитлер, — тоже намеревались «использовать» и впрячь его в работу на свои цели, но которые, однако, в конечном итоге просчитались в отношении размаха его целей и его способности их достигать. Осенью 1932 г., отклонив предложение Папена стать вице-канцлером и участвовать в правительстве, Гитлер охарактеризовал представления его будущих реакционных буржуазных партнеров так: «„Сила есть“, — говорят они, — „что, если мы запряжем себе эту силу!“ Они постепенно осознают, что мы, национал-социалисты, являемся движением, с которым нужно считаться, что я прирожденный барабанщик, которым можно прекрасно воспользоваться. Почему, наконец, этому гениальному движению со своим барабанщиком, полагают они, не найти себе гениальных полководцев? Этот барабанщик есть тот, кто может барабанить, мы единственные, кто может управлять. У всех у них перед фамилией стоит „фон“, лучшее и самое убедительное доказательство их способности»[860]. В заключительной речи на съезде «Великая Германия» Гитлер заявил 12 сентября 1938 г., оглядываясь на «время борьбы» до 1933 г.: «Позднее, когда партия завоевала свое место в общественной жизни и ее уже нельзя было убрать, вместо принципиального непризнания [НСДАП буржуазными партиями. — Р. Ц.] появилась упорная, хоть и тихая, надежда. <…> Так возникло ребяческое мнение, что народное явление, которое нельзя уничтожить, можно однажды конфисковать духовно, чтобы с ним дальше проводить ту умную политику, от которой буржуазия, за неимением собственной силы, уже давно была вынуждена отказаться. Итак, с нетерпением ожидали часа, когда барабанщика (это был я!) можно будет сменить настоящими государственными