В голове шумело, виски давила тупая боль, мигом ставшая невыносимо острой, как только он попробовал приподняться.

– Гляди, гляди, очнулся, – послышался легкий шепоток. Тверд не понял, правда ли в нем угадывались нотки какого-то нездорового благоговения, или все это можно было списать на боли в башке.

– Что, тот самый?

– Ага. Один против всей нордской рати попер.

– Вот это я понимаю, воевода. Полк свой спасал…

Выходит, не послышалось. Получалось, что теперь на него и впрямь смотрели, как на полубога. Покосился на свою мирно лежащую на груди шуйцу. Она по-прежнему было в черной латной перчатке, и по первому же зову пошевелила всеми пальцами. Целая. Знали бы эти восхищающиеся им сейчас люди, что на самом деле его заслуги в том ратном подвиге нет. А знали бы норды, в чем тут дело, уж, конечно, в первую очередь отрубили бы эту руку к ящеру и сожгли бы еще вдобавок.

Он осторожно, чтобы не вызвать новый приступ боли в висках, огляделся. Шатер Светлого теперь превратился в огромную походную лекарню. Раненые валялись везде – на лавках, на столах, на толстых пушистых шкурах, да и просто на земле, на расстеленных плащах. Несколько человек таращились на него.

– Как все закончилось?

Он не узнал свой сухой, хриплый и каркающий голос. Слова тоже отозвались болью. На сей раз – в темени.

– Победили, – прогнусавил один из раненых воев с обмотанной тряпицей седой головой и перетянутой красным от напитавшейся крови полотном груди. По голосу и тону не сказать было, что победе этой он сильно радовался.

– Сколько? – перехваченным горлом каркнул Тверд, вспомнив сплошь усеянное телами поле сечи.

– Да, почитай, половина там осталась. Когда б не конница смоленская, кто его знает, как бы все еще повернулось.

– Нет, ну ты посмотри – опять живой! – донесся бодрый голос от входа в шатер. Повернув голову в ту сторону и, едва не зажмурив глаза от подступившей боли, он увидел черный силуэт гильдийца. – Слушай, может, не стоило тебе броню давать, а? Ты, гляжу, и без нее отлично справляешься, хрен тебя зарежешь.

Прок подошел к столу, на котором лежал Тверд, и присел на краешек.

– От тебя ж одних убытков знаешь сколько? Да я на тебя за последние дни израсходовал больше, чем на себя – за год.

– Выходит, трусоватый из тебя воин, – вяло улыбнулся кентарх. – Вечно хоронишься за чьим-то спинами.

– А из тебя – хреноватый. Вечно тебя все так крепко колотят, что потом чуть не из-за Камня доставать приходится. Вон, гляди, чего опять с броней доброй сделал? Нельзя, что ли, было мечом все эти удары отбить?

– Да как-то не догадался.

– Ладно, хоть догадался удар топором башкой отбить. Самый бесполезный, считай, у тебя орган.

По шатру пронесся шорох приглушенных смешков.

– Ну, ладно, – хлопнул Прок Тведа по плечу так, что у того от мгновенно разорвавшейся в голове боли потемнело в глазах. – Будет тебе людей раненых смешить, валяться тут среди них да прикидываться. Пойдем. Я тебя снаружи подожду.

Еле-еле доковыляв до полога шатра, на пути едва не блеванув от головокружения на раненых воев, разложенных на полу, он вышел наружу. Дохнувший в лицо ветер не принес особой свежести. Только отвратный смрад смерти, да терпкий запах дыма.

– Значит, победили…

– Вроде того.

Помолчали, вслушиваясь в беззаботный щебет птиц в дальней рощице. Небо обложили тяжелые серые облака. Они отбрасывали на землю массивные тени, будто пытаясь стыдливо прикрыть ими то, что наделали там, внизу, люди.

– Что-то радости особой не вижу.

– Ты думаешь, я живодер какой и мне нравится людей на бойню посылать?

– Светлого ж послал. Или его ярая конная атака – не твоя идея?

– Моя, чья ж еще… Он, я так понимаю, до последнего надеялся, что нас в сече всех поубивают, а сам чистым из всего этого вылезет.

– Людей жалко. Которые с ним на смерть пошли.

– А остальных, стало быть, не так жаль? Тут, чтоб ты знал, больше двух тысяч воев легло. Да сколько еще от ран помрут…

Тверд, переборов очередной приступ острой ломоты и в висках, и в темени, тихо выдохнул.

– Мои-то как?

– Да им-то что сделается? Варягу вон только в глаз саданули так, что раздулся на полбашки. И не понять – то ли вытек, то ли просто опух… У лучника твоего и вовсе – стрелы закончились, вот и все тебе неприятности.

– А в этой твоей… берлоге… ничего с глазом сделать нельзя?

– Зарастет. Если бы тебя и в этот раз отделали до полусмерти, и то не стал бы больше туда тащить. Хлопот больше.

– Ну, да. Дело-то ведь сделано, чего зря издерживаться… Смолян ты привел?

– Так а больше просто некому было. К концу боя холм наш командный был гол, что моя плешь.

– Чего ждал так долго?

– Перелома. Норды, они, знаешь ли, Светлого когда порубили, да знамя его потоптали, думали, что все, победили – сейчас обезглавленное войско наше разбежится в один миг. А оно осталось там, где стояло. И тут-то у них самих духу боевого поубавилось. Тоже ведь, знаешь, хлебнули кровушки. Без особого запала на последний штурм шли, тот самый, который ты решил героически в одиночку прекратить, – гильдиец растянул губы в невеселой улыбке. – И когда им в спину ударила конница, они даже и не подумали встречать ее копьями – побежали. Вся эта масса, что на твоем левом крыле скопилась, вернее, что от нее осталось, показала спину. А за ней и остальные развернули паруса. Пять верст их гнали да рубили.

Тверд закрыл глаза и постарался вдохнуть всей грудью. Кажется, в первый раз за долгое время над ним не нависали больше никакие неприятности, грозящие перерасти в исполинскую задницу.

– Так, значит… все?

В ответ Прок прочистил горло. Так деликатно, что это сразу Тверду не понравилось и очень сильно насторожило.

– Собственно, за тем я и пришел, – нехотя проговорил гильдиец. – Понимаю, конечно, что тебе тут и так досталось, но…

Тверд уставился на новгородца так, будто тот обрюхатил его жену. И дочь заодно. И бабку.

– Что?

– Хёгни в битве не было. Он нас тут просто пытался задержать. А сам теперь в Новгород прорвался.

– Чтооо?!

– В Новгород. В главный Двор Гильдии. Думаю, ради этого он все и затеял. Отрезать Русь от… Большого Камня. Сам понимаешь, к чему такой расклад может привести.

– Но ведь там дружина осталась. Да и сам Двор наверняка охраняется… по-особенному.

Прок опасливо огляделся и заговорщически понизил голос:

– Не до такой степени, чтобы выдержать штурм сотни, скажем, автоматчиков.

– Еще не поздно?