– Не трогай, мне будет больно!

– – А я-то думала, ты «штаркер».

– Нет, я «лемиш»[38]. Что ты делаешь?

– А ты как думаешь?

Он попытался усмехнуться, пока она расстегивала ему, ширинку, – О, черт, Гусси, тебе стоило просто попросить! Это могло бы показаться смешным, но она знала, что все ее действия причиняют ему боль. У нее даже времени не было проверить, насколько глубока его рана. Судя по количеству крови, пропитавшей брюки, она поняла, что дело плохо.

– Что такое «лемиш»? – спросила Грейс, просто чтобы он не молчал, пока она со всей возможной бережностью накладывала на рану толстый тампон, тоже вырванный из нижней юбки, и обматывала его бинтом.

Его голова откинулась назад, зубы оскалились и заскрипели, на шее выступили жилы. – Не «штаркер».

– Я так и поняла. Еще одно словечко, подхваченное у немецкой фрейлейн?

– Да, у Хильдегард. Она была wunderbar[39]…

– Ты же говорил, что ее зовут Гретхен! – напомнила Грейс, застегивая ему пояс на брюках. – Ну давай, Рубен, теперь тебе придется встать и идти.

– Ага, сейчас. А может, станцуем польку?

– Сядь и обхвати меня за плечи. Подбери левую ногу… Готов?

– Нет.

– И вставай!

Он сумел подняться, повиснув на ней и раскачиваясь, как пьяный, от головокружения и Слабости.

– А ну-ка будь добра, Грейси, дай Тому хорошего пинка от моего имени. Я хочу попрощаться, но у меня сил не хватает. Врежь ему как следует, по самые…

– Идем, – заторопилась она, едва передвигая ноги.

Он замолчал. Сосредоточившись на ходьбе. По Мере продвижения вперед ему стало немного легче, но у выхода из переулка пришлось сделать привал, чтобы немного передохнуть.

– У тебя есть план? – спросил Рубен, закрыв глаза.

– Сколько у тебя денег?

– Двадцать долларов с небольшим.

– Давай сюда.

Он протянул ей золотую монету.

– Мелочи нет? – спросила она с досадой. Рубен пошарил в другом кармане и вытащил три смятые долларовые купюры с мелочью.

– Прекрасно, этого должно хватить. Сними сюртук.

– Зачем?

– Завяжи рукава на поясе… Погоди, я тебе помогу. Как это «Зачем»? Чтобы крови не было видно! А теперь постой здесь, в тенечке. Не двигайся. Возьми револьвер.

– Нет.

– Да! Это ведь тебя хотят убить, а не меня! Грейс попыталась вложить револьвер ему в руку, но он не захотел его взять.

– Черт тебя побери, Рубен!..

– А ты куда?

– Пойду поищу кого-нибудь, кто… – Она умолкла, заслышав грохот колес на булыжной мостовой позади себя. – …Нам поможет.

– Телега с углем? – закапризничал Рубен. Не слушая его, Грейс уже шагнула с тротуара на мостовую.

Задняя стенка телеги была опущена: она увидела, что вместительный деревянный экипаж почти пуст. Сонный возница очнулся от дремы, когда Грейс остановила мула, встав у него перед носом и ухватившись за уздечку.

– Эй! Эй, а ну уйди с дороги! Ты что делаешь? Грейс подошла к нему, проводя рукой по спине мула. Возница смахивал на ирландца – крепкий, как кремень, с лохматой, рыжей с проседью бородой и такой же шевелюрой. Однако за то время, что ей понадобилось, чтобы добраться от носа мула до хвоста, выражение его лица сменилось с воинственного на очарованное. Грейс сама не знала, как ей удается проделывать это с мужчинами, но – что бы это ни было – по лицу угольщика стало ясно, что фокус опять удался.

– Привет.

– Привет.

– Мне бы хотелось прокатиться.

– Да ну?

Они улыбнулись и подмигнули друг другу – сперва она, потом он, – как будто делясь веселой и немного неприличной шуткой, которую не могли выразить словами. С семнадцатилетнего возраста, когда она впервые открыла для себя этот способ обольщения, Грейс знала, что он безотказен, если, конечно, правильно выбрать мужчину. Благодарение Богу, угольщик-ирландец оказался именно тем мужчиной, какой был ей нужен.

– Куда прикажете? – спросил он, вложив в свой вопрос непристойный смысл.

– Эмбаркадеро. Причал на Клэй-стрит. И немедленно.

Он похлопал по занозистому деревянному сиденью рядом с собой.

– Карета подана.

Ей понравились его манеры. Она отвесила ему кокетливый реверанс и приложила пальчик к щеке.

– Ой, я забыла! Со мной друг. Подвезете и его тоже?

Грейс сделала знак рукой, и Рубен, хромая, вышел из переулка на свет.

Как и следовало ожидать, ее ирландский обожатель не пришел в восторг от такого поворота событий. Его краснощекая физиономия помрачнела, мохнатые брови сошлись на переносье. Он уже открыл было рот, чтобы отказать, но тут Грейс выложила свой козырный туз.

– Я дам вам три доллара, если вы нас довезете. Он, – добавила она, указав на Рубена небрежным кивком, – может ехать в телеге.

Неизвестно, что решило исход дела: обещанные три доллара или распределение посадочных мест, но угольщик согласился. Усилием воли Грейс заставила себя не подавать виду, как сильно она спешит и нервничает. Рубену понадобилась помощь, чтобы взобраться на телегу.

– Он перебрал, – пояснила Грейс, помогая ему перевалиться через борт и громким голосом заглушая его страдальческий стон, пока он, все еще сердитый и недовольный, устраивался на здоровом боку. – Прошлой ночью мы здорово гульнули у О'Мэлли. Знаете эту пивнушку на Монтгомери-стрит?

Ирландский акцент появился у нее как по волшебству. Она доверчиво протянула руку угольщику, и он подал ей свою черную лапищу, чтобы помочь взобраться на козлы.

– Нет, – ответил он, – такого места я не знаю. На Монтгомери-стрит, говорите?

– Во-во, отличная забегаловка, советую как-нибудь туда заглянуть. Скажите О'Мэлли, что вы от меня.

– А вас как звать?

– Меня? Шейла О'Райан. Рада с вами познакомиться. Они продолжали обмениваться любезностями до самой набережной.

* * *

Путешествие домой обернулось подлинным кошмаром. Как всегда, оклендский паром был переполнен;

Грейс пришлось заявить кондуктору, что Рубен страдает морской болезнью, чтобы добыть для него билет с плацкартой. Кондуктор поверил без труда: серое, покрытое испариной лицо Рубена говорило само за себя.

Разыгравшиеся волны залива сделали переправу особенно мучительной для него, однако он всю дорогу развлекал ее шутками и анекдотами. Грейс даже не знала, кого они должны были отвлечь – ее или его самого, но она была ему благодарна и по мере сил поддерживала разговор.