Во Флоренцию на переговоры о судьбе Рафаэля Риарио отправился епископ Перуджи. Вроде даже повод имелся – забрать «задержавшегося» во Флоренции кардинала. Следом привезли целую стопку писем от кардиналов Коллегии.

Томмазо Содерини, который стал гонфалоньером, с беспокойством следил, как Лоренцо бегло просматривает одно послание за другим и швыряет их в огонь. В мае во Флоренции огонь разводят только ради того, чтобы что-то сжечь, да еще в кухне. Вот и Великолепный сжигал едва просмотренные письма.

– Зачем ты сжигаешь? – все же поинтересовался Содерини у племянника.

– В них одно и то же. Все выражают соболезнования, при этом никто не упоминает архиепископа Сальвиати.

– Почему тебя это удивляет?

– Я думал, поднимется крик из-за того, что его повесили, но кардиналы осторожничают, если вспомнить Сальвиати, придется вспоминать и заговор. Епископ тоже говорил только о кардинале Риарио и немного о гибели Джулиано.

– Просил освободить?

– Конечно. Зачем же он сюда явился, не соболезновать же в действительности.

Лоренцо швырнул в огонь последнее письмо и поднялся.

– Что ты ему ответил? – насторожился гонфалоньер.

– Нет! – пожал плечами Медичи.

– Зачем тебе этот юнец в кардинальской рясе?

– Неужели непонятно, что, пока он у нас, папские войска не нападут.

Содерини тоже поднялся, теперь дядя и племянник стояли почти лицом к лицу. Томмазо вдруг подумал о том, насколько Лоренцо похож на свою мать Лукрецию. Сам Содерини был женат на сестре Лукреции Дианоре Торнабуони и племянника любил, как родного сына, хотя не забыл, что Лоренцо категорически отказался жениться на дочери самого Томмазо.

– А ты не боишься, что как раз нападут из-за этого мальчишки? Ты же даешь папе повод.

– Не-е-ет… – В голосе Великолепного слышалось откровенное злорадство. – Он будет бояться не только за шкуру своего племянника, но за собственную репутацию среди правителей Европы.

– То есть?

Медичи прошел к распахнутому настежь окну, постоял немного, вернулся за свой стол. Содерини следил, понимая, что племянник что-то задумал. Плохо, что он не советуется ни с кем, все сам да сам.

– Если папа сделает хоть шаг, я отправлю во все концы копии показаний Монтесекко и признаний Якопо Пацци. А еще описание всех событий во Флоренции, начиная с их сборов на пасхальной неделе. Знаешь, Полициано написал хороший текст, его распечатают и вывесят или раздадут горожанам.

– Тебя обвинят в том, что признания получены под пытками, а показания твоих свидетелей ложны. Зато столько зверств, сколько творилось в эти дни во Флоренции, не видели нигде. Я понимаю, что ты зол, но не пора ли остановиться и отпустить этого щенка?

– Нет! Если я уступлю сейчас, все начнется сначала. Дело не в моей безопасности, а в том, что они почувствуют свою безнаказанность. Знаешь, каково мне было столько дней терпеть этих людей, улыбаться им, потчевать разносолами в своем доме, охранять, чтобы кого-то из них не убили…

– Кто мог их убить?

– Свои же, чтобы получить повод отомстить мне.

– А теперь ты этот повод даешь сам! – почти взвыл Содерини, но племянник все равно остался непреклонен.

– Я сказал, нет! – И вдруг почти мечтательно добавил: – Вот еще Паоло привезет Бандини…

Томмазо смотрел с изумлением:

– Ты знаешь, где Бандини?

– Да. В Константинополе. Паоло отследил его до венецианского корабля. За ним поехали официальные послы.

– А как узнал?

– Бандини наследил. Это он сдал крестьянам Якопо Пацци, а заодно убил его слугу. Паоло твердит, что это какой-то особый удар стилетом, таким же был убит Джулиано. Я с этого Бандини сам шкуру спущу тонкими полосками, а член нарежу ломтиками и сожрать заставлю.

– Ладно, черт с ним, с Бандини. Подумай, не стоит ли отпустить Риарио?

– Что может сделать мне папа? Предать анафеме? За что? Не решится. Пусть почувствует, что не всесилен.

Лоренцо ошибся, папа Сикст слишком любил своего племянника Рафаэля Риарио, рожденного любимой племянницей самого папы и совсем не похожего на своего формального отца. Ошибся и в том, что позволил кардиналу передать весточку в Рим, а что написано, не проверил. Медичи не знал, в каких условиях сидел в Стинке Риарио, не знал, что тот был изнасилован сокамерниками, сам кардинал об этом молчал, врач считал, юнец перестарался с однополой любовью, а единственный, кто мог рассказать – Паоло, – был далеко, в Константинополе.

Рафаэль Риарио не стал доверять бумаге свои секреты, но ужасы, творящиеся во Флоренции, расписал так, словно видел собственными глазами. Откуда узнал? Рассказал сердобольный доктор, смазывающий его зад.

Пожаловаться на содержание Риарио не мог, его кормили и лечили отменно, разве что гулять не выпускали, но он и сам не желал. Зато книги принесли.

Получив слезное письмо своего любимца и отказ Медичи отпустить кардинала, папа словно обезумел. Трижды пускали кровь, темной, почти черной крови натекла половина таза, лопнули сосуды в глазах, и белки стали красными, как у кролика, голос от воплей сел, руки дрожали, не в силах удержать перо, а ноги не держали, чтобы ходить самому.

Но стоило немного прийти в себя, как понтифик созвал пять верных ему кардиналов, назначив их в комиссию для процесса по делу Флоренции. Поскольку понтифик был болен, наставлял кардиналов его племянник Джироламо Риарио. Обладатели красных шапок попались весьма понятливые, они хорошо уяснили свою задачу и отбыли во Флоренцию.

– Ну, теперь-то отпусти Риарио, – попросил Содерини.

Но Лоренцо снова заупрямился:

– Только после того, как он во всем признается.

– В чем, Лоренцо?

– Он проболтался врачу, что знал о готовящемся убийстве и захвате власти. Знал, когда будет, хотя не знал, кто за что отвечает.

И опять ошибка. Требовать от Риарио признания нужно было раньше, пока он не прознал о приехавших кардиналах. Поняв, что его спасают, папский племянник вдруг проявил невиданную стойкость и отказался вообще что-то говорить.

– Пытайте меня, я больше ничего не скажу!

Будь во Флоренции Паоло, тот нашел бы способ подчинить себе Риарио. Лоренцо осознал, как много значило присутствие рядом Паоло, почти ни о чем не нужно заботиться, не бросаясь в глаза, Паоло успевал повсюду и все обо всех знал.

Нашла коса на камень – Риарио молчал, Медичи отказался отпускать его без признания, папа Сикст рассвирепел и…

Тут Сикст вспомнил о повешенном Сальвиати. Какая находка! Сотня других казненных, висевших рядом с Сальвиати Якопо Пацци и Якопо Браччолини, не в счет. Сальвиати архиепископ, повесить которого – грех, равносильный смертному.