Но об этом пока никто не знал.

Однако к политике он интереса не утратил и даже как-то спросил у Юлии – она вместе с мужем состояла теперь в одной из небольших коммунистических партий, которых насчитывалось около десятка – можно ли ему прийти как-нибудь с ней на собрание.

Сестра не удивилась этому вопросу.

– Приходи, конечно, – сказала она, – мы будем собираться в следующее воскресенье. Как раз майские праздники будем обсуждать.

Артём прикинул – это должно было быть дня через три после зарплаты. «Ладно, задержусь тут ещё на несколько дней», – подумал он про себя.

И вот настал день зарплаты – последний день месяца.

Войдя поздно вечером в квартиру, Артём услышал на кухне тихие голоса.

Юлия была не одна – у неё сидела Анна Лосева, прижимая платок к покрасневшим глазам.

– Случилось что? – спросил он с порога.

Анна тихо кивнула.

– Ладно, пойду я, – сказала она.

Артём перевёл взгляд на сестру.

– У Ани кошелёк вытащили на рынке, – пояснила Юлия. – Вся зарплата пропала…

– Это у Махмуда на рынке? – уточнил Артём.

– На нём самом, где ж ещё.

– Эх, кто ж на этот рынок с деньгами ходит… Да что уж там… – он махнул рукой.

Анна услышала за спиной быстрые шаги. Артём нагнал её на лестничной площадке, у самой двери её квартиры.

– Ань, постой, – торопливыми движениями он вытащил розовую пятитысячную бумажку, – Ань, возьми, пожалуйста, у тебя ж дети…

Она взяла деньги, почти не колеблясь.

– Спасибо, Артём, но ты же знаешь, я не смогу отдать скоро…

– Ничего, – ответил он уверенно, – отдашь когда сможешь. Не волнуйся.

…Это означало, что и в этом месяце Артём не снимет никакое койко-место и никуда не уйдёт из дома.

«Признайся, – ехидно шептал внутренний голос, – ты же и не хочешь никуда уходить. Ты вбил себе в голову, что не желаешь видеть Надю, а ведь ты хочешь её видеть, слышать её голос, поэтому ты и ищешь то одну, то другую причину, чтобы остаться…»

«Заткнись, – оборвал его, сидящего внутри, Артём, – не твоё собачье дело. Как хочу, так и поступаю».

Пятничным вечером, после смены, Артём пил пиво во дворе со своим одноклассником Валерой, который работал охранником на рынке у Махмуда, сутки через трое.

Рынок этот давно пользовался дурной славой. О том, что его хозяин покровительствовал разного рода криминалу, мелкому и не очень, в микрорайоне не говорил только ленивый, и конечно, держаться бы от этого рынка подальше – а с другой стороны, куда деваться-то? Продукты у Махмуда были дешевле, чем в магазинах, не говоря уж об одежде, и, повздыхав и посудачив, хозяйки направлялись знакомым маршрутом…

Артём откупорил бутылку, блестящая жестяная пробка уткнулась в серую пыль, оставив фигурный отпечаток, и он задумчиво крутил кругляш ногой.

– Ну чем я тебе помочь-то могу, – говорил Валера, неторопливо отхлёбывая из своей бутылки, – работают по этой теме Махмудовы дружки и земляки, и все об этом знают. Хочет твоя Аня – пусть в ментовку идёт, только дохлый номер это. Никого не найдут, да и искать не будут, потому что менты у Махмуда в доле.

– Что дохлый номер – я и сам понимаю, – отвечал Артём, – я так, посоветоваться…

– Ну а что посоветоваться-то? Одно дело, если б за руку поймали, а так-то… – он сделал ещё глоток из горла, звякнув стеклом о зубы. – Мы и сами не сможем узнать, кто это. Много их там крутится, половину аула сюда перетащил, – при мысли о хозяине Валера зло сплюнул.

Да Артёму и самому хватало жизненного опыта понять, что практического результата из этого разговора не выйдет. Просто надо было кому-то рассказать о том, как несправедлива жизнь…

Они ещё выпили молча.

– Видишь вон ту новостройку? – Валера кивнул на двадцатидвухэтажный дом-«свечку» ярко-кирпичного цвета невдалеке, выросший за время отсидки Артёма на берегу пруда.

– Ну, – подтвердил Артём.

– Вот там он и живёт, скотина, – зло сказал уже захмелевший Валера, не называя имени, – в четырёхкомнатной квартире на двенадцатом этаже. И девок туда же водит, – зачем-то добавил он. – Но сам понимаешь, я тебе этого не говорил.

Да, «босса» своего Валерка ненавидел, ненавидел и работу охранника на проклятом рынке, но семью-то кормить было надо – в отличие от Артёма, у него к двадцати пяти годам уже было двое малышей и жена, которая сидела с детьми без заработка…

– Само собой, ты ж меня, брат, не первый день знаешь…

В воскресенье Артём, как и планировал, отправился вместе с Юлией и Андреем на собрание коммунистов.

В полуподвальном помещении, затерянном в одном из московских районов примерно тридцатых-пятидесятых годов застройки – таких районов, дышащих индустриальной романтикой, довольно много в одной-двух станциях метро от Кольцевой линии – в этом помещении на цокольном этаже обклеенного объявлениями, с облупленной жёлтой краской, жилого дома собралось десятка три мужчин и женщин самых разных возрастов.

Артём поймал на себе несколько заинтересованных взглядов, но Юлия коротко представила его, как своего брата, и вопросов ни у кого не возникло.

Главным вопросом повестки дня было приближающееся Первое мая.

Председательствующий говорил довольно долго и нудно, и из его речи Артём сделал для себя первое неприятное открытие – в отличие от девяностых, теперь даже на крупные праздники каждая партия считала своим долгом организовать свой отдельный митинг на отдельной площади, хотя бы и в пятьдесят человек, но обязательно свой.

«Глупость-то какая», – подумал Артём, кусая губы.

Не успела у него промелькнуть эта мысль, как слово взяла Юлия.

– Я считаю, что проводить отдельный митинг – неправильно, – отчеканила она.

На неё зашикали. Мужчина лет пятидесяти, сидевший