и тяжело вздохнул. На полу перед ним лежал нож – наверное, это стук упавшего ножа заставил Мавну прислушаться.

– Иди в постель. Спи, – буркнул Смородник.

Мавна обернулась на Раско и, задёрнув за собой полог, прошла к Смороднику. Остановилась прямо перед ним, задрав голову, чтобы видеть его глаза – в тёмной комнате беспросветно-чёрные, будто опустевшие колодцы.

– Ты правда хотел уйти, ничего не сказав?

Она говорила тихо, чтобы Раско не проснулся. Голос дрогнул от обиды.

Смородник смотрел на неё не то с неодобрением, не то с отвращением. Мавна и сама понимала: вторглась в его пространство без приглашения, растрёпанная со сна, с распущенными волосами, одетая кое-как, ещё и лицо наверняка было опухшим и сонным – теперь только разозлит сильнее. Он поднял с пола нож, отвернулся и стал с ожесточением протирать его концом рубахи.

– Я должен. – Мотнул подбородком в сторону окна и зарева от пожаров. – Хватит сидеть.

Мавна видела рану на шее – оставленную упырицей и потом прижжённую раскалённым клинком. Отчего-то здесь исцеления не случилось, и по краям тянулись неприятные тёмные кровоподтёки.

– И что ты собрался делать? – Она стиснула концы платка, затягивая туже. Хотелось ударить Смородника, чтобы он хотя бы набрался смелости посмотреть ей в лицо, а не прятаться. – Думаешь, тебя там кто-то ждёт? Тебя изгнали. Боярышник ясно сказал, что не потерпит рядом.

Смородник перестал остервенело тереть нож и быстро обернулся на Мавну – мельком приподняв верхнюю губу, будто был готов зарычать.

– Плевать, пусть не ждут. Я должен это сам себе.

Мавна слушала его отрывистый голос и холодела внутри. Это снова был тот мужчина, который стрелял в неё на болотах: резкий, грубый, с ожесточённым лицом и рваными движениями. Куда девался тот Смородник, который расслабленно по-кошачьи ложился на стойку в кабаке? Тот, к чьему тёплому боку она прижималась украдкой в амбаре? Тот, который по-дружески обнимал и подначивал Варде? Тот, который ещё утром учил её брата играть на дудочке?..

Она протянула руку и коснулась его спины. Вжала пальцы сильнее, чтобы почувствовать под рубахой рытвины страшных шрамов. Провела ладонью по напряжённым мышцам. Он замер и медленно выдохнул.

– Смородник, – тихо позвала Мавна. – Посмотри на меня. Пожалуйста.

Стиснув челюсти, он неохотно развернулся к ней. Окно подсвечивало его очертания тревожно-красным, алым сверкал огонёк на столе – шарик, подвешенный в воздухе, горящий сам по себе.

Они стояли какое-то время молча, глядя друг другу в лицо. Рука Мавны замерла, приподнятая в нерешительности.

– Сядь, – наконец бросил Смородник, с тоской полуобернувшись на окно.

Мавна сделала шаг назад и, наткнувшись на кровать, послушно села, запоздало подумав, что, наверное, лучше было бы дойти до стула.

Смородник отложил нож и присел перед Мавной: их лица оказались почти на одной высоте. Свет упал так, что Мавна разглядела тонкий шрам, тянущийся у него от виска к нижней челюсти – раньше и не замечала. Наверное, плохо смотрела. Закатав рукав, Смородник показал ей предплечье с меткой изгнанника.

– Что скажешь? Красиво?

Мавна с трудом оторвала взгляд от его лица и посмотрела на руку. Бледную кожу с выступающими венами уродовали чёрные письмена – непонятные и неправильные, будто какое-то оскорбление писали впопыхах. Раньше ей казалось, что это какой-то рваный узор, но теперь она отчётливо видела переплетающиеся незнакомые буквы. Она коснулась пальцем метки – края надписи были выпуклыми, шершавыми и будто бы горячее окружающей их кожи.

– Нет, – согласилась она. – Некрасиво.

Смородник резко опустил рукав обратно.

– Вот и я так думаю. Мне нужно избавиться от этого. И услышать, что я прощён. Не для отряда. Не для кого-то. Для самого себя.

– Но ведь только Сенница может тебя простить.

Он кивнул.

– Верно. Я должен доказать ей, что стою её прощения. Что я не убийца, а достойный чародей. Ты понимаешь? – На последних словах жёсткий голос дрогнул. Смородник сглотнул и продолжил уже мягче, и Мавну порадовала эта перемена – наконец он говорил, как живой человек. Как знакомый ей человек. – Я не смогу идти дальше, пока не закончу с этим.

Мавна с неохотой кивнула. Тяжёлые пряди рассыпались по плечам и груди. После бани от неё ещё пахло травяным мылом с бузиной, и она сама удивилась, когда поняла, что этот густой запах исходит от её сыроватых волос.

– Зачем тебе она? Зачем они все?

Смородник дёрнул уголком губы в печальной усмешке.

– Она – моя мать. Матушка. Одна из немногих, кто проявил сочувствие ко мне. Мне нужно знать, что я для неё больше не предатель. Не убийца. А прощённый сын.

Мавна не выдержала и, вытянув руку вперёд, тронула кончик косицы, заплетённой у виска. Ей давно хотелось это сделать. Волосы Смородника оказались такими же, как она и думала – жёсткими, и её пальцы стали едва заметно пахнуть дымом.

– Я думаю, она и так прощает тебя. Сенница тебя любит, поверь.

Мавна не решилась говорить, что видела его тогда у ног Матушки – просящего и несчастного. Но тогда ей правда показалось, что Сенница разговаривала с ним ласково – с горечью, но не без любви.

Смородник медленно качнул головой.

– Это всё не то. Мне нужно, чтобы она сказала это при всех. Чтобы стёрла метку. Своими руками. Так же, как и нанесла. Чтобы все видели, что я прощён. Все ведь видели, как меня изгоняли.

– Зачем тебе их одобрение? – Мавна была готова тряхнуть его за плечо, но могла только возмущённо шептать. – Они никогда тебя не примут. Я слышала этого Боярышника. Если все чародеи такие, как он, то они не стоят тебя. Ты лучше их. Я это знаю.

– Мне не нужно их одобрение, – фыркнул Смородник. – Я просто хочу знать, что Матушка меня не проклинает. Я виноват перед ней, Мавна. Действительно виноват. Дивник тоже был её сыном, и я не должен был его убивать. Подраться, выбить зуб, сломать нос – да. Но не лишать жизни. – Он запнулся, подбирая слова. – Она выхаживала меня, когда я лежал с разорванной спиной. А когда меня представили в поселении, то я видел, как на меня смотрят – тощий черноволосый мальчишка-райхи среди золотокудрых удельских чародеев. Они сразу сказали, что раз я не похож на них, то никогда не стану одним из них. Но знаешь, как я старался? Знаешь, чего мне стоило учиться с ними наравне? Всё ради того, чтобы порадовать Матушку. Ту, которая ни разу не говорила, что я хуже, потому что у меня слишком чёрные глаза или горбатый нос. Ту, которая верила в меня наравне с остальными детьми.