не замечал. Я разминал пальцы и был уверен, что сил у меня хватит. Прижму подушку, и что ты сделаешь, друг дорогой?

Я наклонился, сделал пробное движение. Потом вышел через балкон и спустился по громоотводу. Иногда бывает так, что правы оказываются люди темные и злые, такие как Владислава, Габлочяж или Кроньчак.

15

Направляясь в сторону замка, я представлял себе, что стало бы, если бы утром я сел в автобус. Вильчур трус. Он прекрасно знал о счастливой земле, подземельях и быке, но никогда не ходил туда сам. Даже и не собирался, поскольку и в самом деле был всего лишь бизнесменом.

Вот я уезжаю, чтобы никогда не вернуться, не важно, остаюсь в живых или нет, но тем временем ремонт замка подходит к концу. Возникают отель и ресторан, в которых появляются два типа гостей. Первые – обычные люди, которые решили посетить Рыкусмыку по неизвестным мне причинам. Будут пить водку, закусывать и трахаться, а потом поедут в своих блестящих автомобилях туда, где их место, то бишь в никуда.

Но появятся и другие гости, те, чьи номера, фамилии и запросы Вильчур записал в блокнот. Богачи с четырех континентов потянутся в нашу дыру, выкладывая сумасшедшие деньги за возможность спуститься в подземелья. Что они там себе вытанцуют, их дело. Кого возьмут с собой? Тот и будет об этом думать. Люди попросту исчезают. Если бы я исчез, никто бы и внимания не обратил, ну разве что Владислава.

Вильчуру не придется танцевать – он будет бухгалтером и кассиром в элегантном офисе у черной стены. Ему хватит процентов от мечтаний, доли от снов, прибыли с окровавленного песка и акции «1+1». И его гости, возвращающиеся к себе со счастливой землей на подошвах.

Глава двенадцатая

1

ДЕВУШКА В «ЖАБКЕ» спросила, хорошо ли я себя чувствую. Штанга-гвоздик в ее полном лице казалась металлическим прыщом. Мне был нужен фонарик. Я получил дешевую зажигалку, такую, которая через несколько секунд обжигает палец. Девушка повторила вопрос. Я ответил, что чувствую себя плохо, и услышал, что уже одиннадцать и мне пора идти спать, а она закрывается.

Витрина магазина игрушек была словно бы выцветшей, магазин, в котором продавали электронные сигареты, медленно принимал неизбежное – полку для газет и корзинки с дешевой косметикой. Темнота легла над дверями секонд-хенда. Я смотрел на все это, как на чужое место. Только подворотни привычно звали: Шимек, куда ты так спешишь? Шимек, ну куда ты? Останься. Не высовывайся. Шимек милый, ты же сидел тихо всю свою сраненькую жизнь, сидел тихо, потому что тебе было громко, нет, что ли?

Этой женщины я раньше не видел в Рыкусмыку. У нее были короткие волосы. Слезы добавили ей лет. Она шла, опираясь о стену. Ладони держала внизу живота, платье было порвано на бедре, колени разбиты, а одна нога босая. На плече несла кожаную сумочку. Наши взгляды отразились друг от друга. Женщина подняла голову и руку в знак того, что помощи не требует. Я потерял ее из виду.

Я прошел бар «У Дызя», где на всю громкость шел матч, хотя столы уже ощетинились ножками стульев. Повернул направо. Там пьяница опирался о стену замка и с удивлением смотрел, как струя стекает ему на штанину. Окна над ним были темными, свет точечного прожектора упирался в свежеокрашенную стену из песчаника. Мне пришлось свернуть еще раз, и я уже был на месте. У старой сторожки, нового забора и ворот, ведущих на стройплощадку, которые выломали мои друзья.

2

Скрежет спрятался глубоко внутри меня, словно забитый зверек. Хватаясь за наросты на стволе, я добрался до ветки и медленно пополз по ней прямо до темного окна. Рыкусмыку все так же напоминал сборище валунов, разделенных светом. Я протолкнулся через окно и встал по внутренней стороне стен.

Зажег зажигалку. Она быстро раскалялась, я перехватил ее через манжету. Двинулся прямо, считая шаги. На скольких сбежал Тромбек? А на скольких я? Я поглядывал то на уменьшающееся окно, то на робко пляшущий передо мной огонек. Вспомнилось, что именно здесь я встретил Теклу. Она просила меня не ходить туда, куда я иду, и была права. Было холодно и тихо.

Близ стены я перевел дух. В старых щелях торчали новые свечи, ниже валялись разбитый планшет, автомобильный фонарь, мультитул со сломанным лезвием и бумажник, который кто-то освободил от карт и денег. Я представил себе этого человека, как он хватает добычу и возвращается домой. Я вытащил свечи, погасил зажигалку и начал карабкаться. Дальше всего этого было больше: туфли, часы, перстни, пояса, золотые цепи, словно бы все, кто шел этим путем, бросали то, что еще недавно было для них самым дорогим. Я сполз с другой стороны стены близ углубления в ней.

Я отдышался и увидел кость – длинную, наверняка принадлежала взрослому. Череп рядом, глазница с кулак. Я отступил, поднялся, сделал неуверенный шаг. Зажигалка не захотела зажечься с первого раза. Я подкрутил ее. Вспыхнуло. Пламя осветило беленые стены и бледное лицо напротив моего. Я уронил зажигалку.

– Привет, – сказал Тромбек.

3

Я отодвинулся от него. Мы шли вместе в полной темноте. Я разговаривал с Тромбеком и спотыкался о мертвых. Рассказал ему о Вильчуре и его планах, о том, как изменился Рыкусмыку и что Текла умерла.

– Ты с Теклой? Браток, ну ты и куклу себе выбрал. Прям настолько горело? Седес с Теклой, я пердю.

– У меня есть имя, я Шимек.

– О, видишь, а у меня нет имени. Тромбек, Тромбек и еще раз Тромбек. – Голос эхом отражался от потолка. – Только время перепуталось вконец, все еще вчера, и я сам вчерашний. Здорово, да? Я годами думал, что убью тебя. Всех вас. А теперь идем и разговариваем.

– Это за что еще?

– Ой, дурака-то не включай. Я тут сидел среди темноты, говорил себе – отымею их, как курву на болоте, что, ком в горле встал? Не бзди, конь ты педальный, на вас только глянешь, троглодиты несчастные, и сразу видно, что я один из всей нашей жалкой банды козырь вытащил. Мне девятнадцать лет. Все так же. Ты думаешь, что выйдешь отсюда когда-нибудь, Седес? Сколько тебе будет, когда мы тут вместе останемся? И другие есть, знаешь?

– Не называй меня Седесом. Я ничего тебе не должен.

– О, конечно, нет. Это тебе Сикорка втер? Вон сходи глянь, где он лежит и каково ему.

– Ты сам решил.

– Сам? Я? Вот ты меня сейчас подколол. Вы же меня тут, бараны, оставили. А сейчас эти хрены лезут один за другим. Ты припомни-ка.

Я шел вдоль стены и слушал.

– Ты о чем вообще говоришь?

– А что, не было так, что ли, что вы договорились-перемигнулись? Ты с Кривдой, те чепушилы даже раньше, ты башкой кивнул, как монах обдолбанный, и фырь с арены. Я отлично это помню. Вот вы есть – и тут же вас нету. Я оборачиваюсь, и я один. Еще какой-то момент надеялся, что это шутка такая. Ну вот, не шутка. Как тебе такое, а, Шимек?

Я ударил. Рука попала в пустоту. Его голос кружил.

– Я тебе это говорю, потому что ничего доброго тебя не ждет. Конь педальный, действительно хочешь туда пойти? С ума сошел, Шимек? Ну, точно сошел. Ты ж даже не знаешь, духов видишь или сам с собой говоришь. Признаешься, как на самом деле было, а? А? Ну, как мое имя? Скажи мне. Вы меня звали Тромбеком, а я и не знаю, как мое имя.

Я шел один, в молчании.

4

Луна прострелила окошко в потолке, упала на лицо слепца. Сташек лежал на песке близ Германа. Поднял голову, протянул руку, за которую я не успел уже схватиться. Застыл, подобный барельефам, украшающим стены. Высоко висел нож.

Жилец еще не прибыл; Кароль и Бартек повернули головы в сторону нового противника. На этот раз мы танцевали между собой. В коридоре, из которого я пришел, мелькнуло