Все были за то, чтобы дождаться, когда катер скроется, и продолжать путь. Только Али, сын полицейского, настаивал на том, чтобы подчиниться требованию. (Сколько раз Халифа корил себя, что не научил сына с меньшим уважением относиться к властям.)

Они все-таки повернули и с огорченными возгласами и шутливыми упреками (пай-мальчик делает все, что ему говорят) поплыли назад. Но тут обнаружилось, что течение, которое им не мешало, когда они плыли к противоположному берегу, на обратном пути стало намного враждебнее.

– Словно река не хотела, чтобы мы вернулись назад, – вспоминал единственный оставшийся в живых мальчуган, чьи показания мало-помалу сложили воедино и представили цельную картину. – Течение тащило нас на север и выталкивало обратно на стремнину. Приходилось бороться за каждый дюйм.

Самодельное весло раскололось пополам, упустили одну из досок, и она исчезла в темноте. Течь стала сильнее, вода прибавлялась, черпаки не успевали ее откачивать. Они проделали только полпути на восточный берег, а лодка стала неуправляемой, и мальчики выбивались из сил.

И в этот момент они заметили баржу.

Сначала это их не встревожило. Баржа была далеко, больше чем за километр, – маленький черный прочерк на посеребренной поверхности воды. И хотя она, похоже, держала прямо на них, удалившись от обычного судоходного фарватера у западного берега реки, никто не сомневался, что впередсмотрящий вовремя о них доложит и судно изменит курс.

Но курс не менялся. Течение тащило лодку с мальчиками к северу, баржа забирала к югу. Сначала они забеспокоились, затем испугались. Стали кричать, махать руками, стараясь предупредить впередсмотрящего, и бешено колотили по воде, чтобы убраться с пути судна.

Безрезультатно. Лодку сносило вниз по течению, баржа поднималась вверх по реке. Они оказались на одной линии и с каждой секундой неуклонно сближались.

– Как два поезда, идущие друг другу навстречу по одному пути, – сравнил наблюдавший за ними с берега свидетель.

– Мы словно оцепенели, – вспоминал уцелевший паренек. – Баржа приближалась, но все происходило, как в замедленной съемке, будто во сне. Помню, Али крикнул, чтобы мы все прыгали за борт, но никто не двинулся с места. До последней минуты думали, что нас заметят и изменят курс.

Впередсмотрящий баржи, предупрежденный сиреной полицейского катера, вернувшегося проверить, послушались ли ребята приказа, все-таки заметил лодку. Он крикнул рулевому, и тот, пытаясь избежать столкновения, поспешно переложил румпель, но было поздно – лодку и возвышающееся над водой острие носа баржи разделяло не больше ста метров.

Согласно показаниям одного из речных полицейский, ребята в последний момент встали в лодке и обнялись, словно узами дружбы хотели сдержать натиск тонн металла (эта картина до конца дней будет преследовать Халифу: шестеро перепуганных подростков, связанных тщетной силой последнего объятия).

В следующий миг баржа размолотила лодку, словно кувалда спичечный коробок.

Четверо подростков погибли мгновенно – их затянуло под воду и разорвало на куски огромными лопастями винтов баржи (опознать удалось лишь два тела). Пятый каким-то чудом умудрился не попасть под судно и был спасен полицейским катером. Но был настолько потрясен, что в течение недели после трагедии не мог произнести ни слова.

Шестой мальчик также остался в живых. Это был Али. Полицейские нашли его через полчаса после столкновения. Бесчувственный, нахлебавшийся воды, он плавал лицом вниз в зарослях вард-и-нила[51]. Его выловили из реки и поспешно переправили в луксорскую больницу, где Али узнала Раша аль-Захви, детский врач и жена друга Халифы Омара. В тот день она дежурила в отделении «Скорой помощи». Раша позвонила Халифе и рассказала, что произошло.

Когда родители приехали в больницу, сын держался на аппаратах искусственного поддержания жизни. Пепельно-серый, он был увит проводами, и из горла у него, словно гигантский червь, вылезала трубка интубации. Увидев сына, Зенаб потеряла сознание. Халифа подхватил жену и усадил в головах кровати, успокаивая и уверяя, что все обойдется, хотя нутром чувствовал: случится самое худшее. Затем, никого не стесняясь и не обращая внимания на суетившихся рядом врачей и сестер, лег на кровать рядом с Али. Он нашептывал сыну, как любит его, уговаривал остаться с ними, молил Аллаха проявить милосердие, мурлыкал песенку про воздушного змея из «Мэри Поппинс» – фильма, который даже в четырнадцать лет оставался у его мальчика любимым.

Шесть дней и шесть ночей родители дежурили в больнице и ни разу не отошли от кровати сына. Надежды не было – Али слишком долго пробыл под водой. Хотя его сердце продолжало биться, мозг, по мнению врачей, фактически умер. Он ни разу не пришел в сознание. Аллах в своей бесконечной мудрости решил на этот раз не совершать чуда. И те шесть дней в каком-то смысле стали просто растянутым во времени прощанием.

На седьмой день они согласились отпустить сына.

Халифа настоял, что все сделает сам. Акт был слишком личным, слишком сокровенным, чтобы доверить чужому. Родители поцеловали Али, обнимая, снова и снова повторяя, как они его любят, сколько он доставил им радости и что он навсегда останется в их жизни. Они взяли сына за руки и, не пытаясь сдержать слезы, попрощались. После чего Халифа наклонился и выключил аппараты искусственного поддержания жизни.

Четырнадцать лет назад он наблюдал, как Али появился на свет. Роды происходили в их квартире – в спальне – в доме, который через месяц после трагедии снесли, чтобы туристам было удобнее щелкать фотоаппаратами.

И вот он смотрит, как прекрасная, бесценная, ничем не заменимая жизнь его мальчика замирает и кривая линия на экране больничного монитора постепенно становится прямой.

Невыразимая мука. Халифа не мог представить, что человек может испытывать подобное горе.

Зенаб так и не оправилась от потрясения. Почти не разговаривала, проводила дни, рассматривая фотографии в альбомах, включала диск с «Мэри Поппинс» и вытирала пыль в комнате, которую они в новой квартире оставили для Али. Даже спустя девять месяцев она каждое утро просыпалась с одним и тем же рыданием: «Тоскую по нему!»

Халифа взял продолжительный отпуск, чтобы ухаживать за женой в самый трудный период и находиться рядом с Батах и Юсуфом, которые тоже были потрясены потерей брата (хотя юность брала свое и они быстро смирились с утратой и вернулись к прежней жизни). Шеф Хассани оказался необычно любезен – не только пробил им новую квартиру, но сделал так, чтобы Халифа на протяжении всего отпуска получал полную зарплату, что по крайней мере упростило их жизнь с материальной стороны. Халифа до сих пор не мог решить, то ли испытывать благодарность, то ли огорчаться оттого, что он превратился в настолько жалкого горемыку, что ему сочувствует даже их славящийся своим безразличием к людям босс.

Горе не укладывалось в голове. В первые дни – пустые, серые, похожие на черно-белый сон, от которого невозможно избавиться, – Халифа не мог думать ни о чем другом, кроме тех случаев, когда он ругал Али. О том, как часто, ох как часто, бывал не таким отцом, каким бы хотел.