Возможно, он ее отравит. Смертный приговор ему уже вынесен, и Ричард, похоже, совершенно не заинтересован в замене его пожизненным заключением. Казнить больше одного раза все равно нельзя. Если она умрет, никто уже не выболтает его тайну. Марк связан профессиональным обетом молчания, а Салли ради детей Ричарда рискует не только здоровьем, но и самой жизнью.

Да, угроза для Ричарда исходит только от нее. Ему уже случалось убивать ради детей, в этом Кэссиди не сомневалась. Пойдет ли он на очередное убийство?

– И как будут развиваться события дальше? – спросила она, пытаясь выиграть время.

– Это зависит от ряда обстоятельств. Например, выживет ли Шон. Если он останется жить, то ты полностью будешь поглощена уходом за ним. Попытаешься наконец стать идеальной дочерью. У тебя не останется сил и времени для меня и моих забот. Салли, надеюсь, пойдет на поправку, но тем не менее Марк будет подыскивать ей замену. Какую-нибудь надежную женщину. Готовую поставить интересы моих детей выше своих собственных.

Кэссиди понимала, что он сказал это вовсе не для того, чтобы ее уязвить. Тем не менее Ричард настолько поднаторел в искусстве вить из нее веревки, что даже обычные слова, произнесенные самым безмятежным тоном, ранили ее, как острый нож.

– А если Шон так и не придет в себя? – словно со стороны услышала она собственный голос. – Вдруг он умрет?

– Вот тогда ты будешь представлять для меня серьезную угрозу. Горе и незаконченные дела станут разрывать тебя на части, и тогда ты вполне способна наговорить лишнего кому не надо. Этого я не вправе допустить.

– И как ты меня остановишь?

– Пока не знаю. Пей молоко, Кэсси.

В голове ее вихрем замелькали кадры из старых фильмов. Хичкоковские ужасы, отравленные напитки в руках любовников. Может, как бы невзначай опрокинуть кружку? Или просто наотрез отказаться от молока. Не станет же Ричард поить ее силой!

Кэссиди медленно протянула руку к кружке, чувствуя на себе жгучий взгляд Ричарда. Молоко уже немного остыло, и от кружки пахло виски. И, кажется, чем-то еще. Незнакомым. Или у нее просто воображение разыгралось?

– Что еще ты туда добавил? – спросила она, снова пытаясь выиграть время.

– Это самое обычное молоко, – пожал плечами Ричард. – К сожалению, с пониженной жирностью, другого в холодильнике не нашлось. Немного виски. Пара капель миндального экстракта.

– Миндального? – переспросила Кэссиди. Кажется, есть какой-то смертельный яд с запахом горького миндаля. Мгновенного действия.

– Да, миндального, – кивнул Ричард. – Ну и, разумеется, немного крысиного яда, который оставила Бриджит. Надеюсь, вкус не покажется тебе слишком неприятным. Миндаль и виски должны его заглушить. Может, сахарку подсыпать?

Кэссиди нервно сглотнула.

– Я рада, что ты еще способен шутить, – выдавила она.

– По-моему, тебе тоже грех жаловаться на чувство юмора, – сказал Ричард. – Хотя оно у тебя и несколько своеобразное. Особенно забавны твои определения любви и доверия. Те, что ты высказала, прежде чем сбежать. Выпей же наконец это чертово молоко, Кэсси, и посмотрим, откинешь ты копыта или нет!

– Может, ты глотнешь первым?

Ричард недоуменно пожал плечами.

– С какой стати? Я не самоубийца.

Кэссиди пристально посмотрела на него. В загадочно бездонные глаза, на горько сжатые губы. На красивые руки с длинными пальцами. И вдруг словно воочию увидела его ранимую и такую незащищенную душу. И вот тогда она поднесла к губам кружку и выпила, залпом осушив ее.

Поставив опустевшую кружку на стол, Кэссиди с вызовом посмотрела на Ричарда.

– Как долго мне ждать, пока он подействует?

– Не знаю. Я впервые выступаю в роли отравителя. Нож мне куда привычнее.

– Ты ведь получаешь от этого удовольствие, да? – Кэссиди напряглась, ожидая, что вот-вот почувствует первые судороги. – Ты всегда так наказываешь женщин, у которых хватает безрассудства влюбиться в тебя?

– Любовь ко мне, милая моя, – это не преступление, – быстро ответил Ричард. – И уж тебе тем более не убедить меня, что ты в нем повинна. Любовь – это ведь не только замечательный секс. И она не имеет ничего общего с поспешными выводами, мелкой подозрительностью и бегством от первых же серьезных трудностей.

Ричард наклонился к ней ближе, настолько близко, что их губы едва не соприкоснулись; Кэссиди почувствовала не только виски на его губах, но ярость, кипящую в его душе.

– Твое преступление состоит в том, что я тебя полюбил. Доверился тебе. Поверил, хоть и всего на несколько сумасшедших часов, что в жизни еще есть за что сражаться. – Его губы на какое-то неуловимое мгновение соприкоснулись с ее губами, скользнули по ним. – И еще твое преступление в том, что ты подарила мне надежду, а потом отняла ее.

Кэссиди не шелохнулась. Ричард давно уже ушел, она слышала, как закрылась за ним дверь, но продолжала сидеть, словно окаменев, пока в окне не забрезжила тусклая предрассветная серость. Приготовленное Ричардом зелье желудок не принял, и Кэссиди подташнивало, но она так и не смогла заставить себя встать, пойти в туалет и засунуть в горло два пальца.

Вместо этого она уронила голову на стол и, так и не выпуская из руки кружки из-под молока, крепко уснула.

* * *

Привалившись спиной к двери, Ричард стоял в темноте, кусая губы от душившего его бешенства. Безотчетной и глухой ярости. Он пытался перебороть безумное желание убить, обуревавшее его душу. Желание, которое, как надеялся, давно уже заглушил. Неужто он может убить человека? Да еще того, которого, кажется, любил?

А разве он не убивал? Ответственность за детей вынудила Ричарда стать вне закона, хотя совесть его по этому поводу и не мучила. Да и какой смысл прятать голову под крыло, пытаясь уйти от правды? Решение, которое он в свое время принял, отменить невозможно, Диана погибла. Никакие извинения и оправдания уже ничего не изменят.

Но как ему изгнать из души душащие его ярость и гнев, как навсегда похоронить надежду, которую он с таким преступным легкомыслием позволил Кэссиди Роурки зародить в себе? Ричард был уверен, что, увидев ее снова, ощутит только гнев и жажду мщения. Но он ошибся.

Кэссиди смотрела на него и на кружку молока, которое он для нее разогрел, и наверняка думала, что он помышляет об убийстве. В это мгновение ему вдруг и правда захотелось ее убить.

Но уже в следующую секунду в ее зеленых глазах появились боль и ужас. И Ричард увидел это, как разглядел в ее душе страстное желание, смешанное с безутешным отчаянием. У глупышки отказали нервы; она смалодушничала и оставила его именно тогда, когда он больше всего в ней нуждался. Но несмотря на это, несмотря на страх и недоверие, Кэссиди по-прежнему его любила, это Ричард знал наверняка. Чувствовал всем сердцем.

Конечно, это все здорово усложняло. Связывало их одной веревочкой. Мог ли он после этого ее ненавидеть? Мог ли подавить в себе чувства, как сумел сделать это когда-то? Нет, они с Кэссиди связаны неразрывными узами, и есть только один-единственный способ освободиться от этих пут.