срубленное дерево, высушишь, и тогда оно уже киселем не растечется. Одно плохо, зелье это – дорогущее, а древесина от него так затвердевает, что совсем не гнется…

– Понятно, – прищурился Добрыня. – На телегу или на корыто такое дерево сгодится, а вот лук из него попробуй сделай. Тут без чародея точно не обойдешься.

– Ох, государыня, знай мы про всё это раньше, к отступнице-то, поди, в избу соваться бы поостереглись. Увидали бы хоромы деревянные посреди глухой чащобы – и сразу неладное заподозрили, – пробурчал Василий, а воевода, хоть уже поулеглась у него в душе былая досада на Мадину, не смог про себя не признать, что побратим прав. – Да и Николай, чтоб ему икалось, тоже раззява хороший. Такое кубло гадючье у него под носом пригрелось, а он – ни сном ни духом…

На лицо Милонеговой дочери, еще миг назад улыбавшейся, набежало облако. Алырка вздохнула, перебирая в пальцах повод. Точно перед каким-то новым и очень неприятным признанием храбрости набираясь.

– Николаевой сабле три года назад тут работы и так хватало, в ножны вкладывать не поспевал. Да я решила, вам про это тоже знать ни к чему – дело-то уже прошлое… Когда Николай на престол сел… ну, в общем, в Синекряжье частенько Червоточины открывались. И лезло из них… всякое…

Воевода развернул коня к Мадине, и Бурушко всхрапнул, почуяв, как охота седоку снова выбраниться. Резко полуобернулся к алырке в седле и Казимирович. Оба богатыря хмуро уставились на царицу.

– Ну, государыня… – еще бы чуть-чуть, и у Добрыни с языка слетела одна из его любимых поговорок. Про то, что бабий ум – ни дать ни взять коромысло: каким концом ни поверни – и криво, и зарубисто. – С тобой не соскучишься. Деревья зачарованные – еще ладно, но про такое ты почему молчала?

– А Червоточины – это что? – непонятное слово, разом заставившее помрачнеть великоградцев, Терёшка явно услыхал впервые.

– Дрянь еще та, парень, – Василий произнес это так, будто что-то мерзкое выплюнул. – Дырки такие, сквозь которые из Иномирья к нам в Белосветье чудища разные зловредные пролезают. Никитич лучше растолкует, он умных книжек больше читал.

– Да что тут рассказывать. Иногда случается, что невидимая граница меж мирами Карколиста разрывами идет. Чародеи эти прорехи Червоточинами прозвали, ну и прижилось словечко, – продолжая хмуриться, объяснил мальчишке Добрыня. – Предсказать, в котором месте Червоточина распахнется, – всё одно что угадать, куда из тучи молния ударит. Она где угодно отвориться может: хоть в лесу дремучем, хоть на болоте, а коли какой город волшбой не защищен, так хоть на площади торговой в ярмарочный день. В том и самая пакость.

– А отчего оно бывает-то? – охнул сын Охотника.

– Никому не ведомо, ни нашим мудрецам, ни китежским, – покачал головой воевода. – Может, и впрямь сама Тьма руку приложила. Добро еще, открываются Червоточины ненадолго, а схлопываются быстро, но и этого порой довольно, чтобы больших бед наделать… Про аспидов слышал, небось – змеев-людоедов летучих, которые из пасти яд выдыхают? Они на Русь как раз через Червоточину попали, а потом у нас в горах плодиться начали.

– Похожие беды и в Синекряжье творились, – решилась выложить всё до конца Мадина. – У нас и не слыхать про тварей таких страшенных, с какими тут Николаю схлестнуться пришлось. Они и на людей охотились, и скотину давили, и на деревни нападали… А года два с лишним назад непотребство это вдруг взяло и прекратилось. Как отрезало. Народ здешний спокойно вздохнул, а деверь мой с тех пор на стенку от скуки лезет. Славу-то, как костер дровами, надо подвигами питать, а с подвигами здесь нынче туго.

Добрыня видел, как неловко всё это из себя выдавливать наконец-то разоткровенничавшейся алырке, пусть и потянуло ее на откровенность с запозданием. То, что они пережили вместе в логове людоедки, раскололо трещинами ледок настороженного недоверия между русичами и царицей. Были союзниками, оценивающе друг к другу приглядывавшимися, а стали товарищами, вместе смотревшими в глаза смерти. Мадине, видать, очень не хотелось, чтобы этот ледок опять окреп.

Воеводе – тоже.

– Ладно уж, Мадина Милонеговна, – прервал Никитич царицу, подбирая поводья, – чего из пустого в порожнее переливать – повинную голову меч не сечет. А если Тьма в Синекряжье нахоженную тропку проторила, ей и отступницу ничего не стоило сюда через Червоточину протащить. Видать, ни Пров, ни Николай про нее не знали. Сейчас у нас поважнее заботы есть. И так в дороге замешкались, а Прова вытащить, чую, еще труднее будет, чем с ягой поганой управиться.

– А мне вот что невдомек, – подал голос Василий. – Ежели твоему мужу, государыня, с братом повидаться надо, как он Николаю об этом знать дает, когда в Кремнев приезжает? Во дворец-то открыто заявиться ему нельзя… Волшбой они для связи пользуются, что ли?

– Не знаю… – от такого вопроса алырка еще пуще растерялась. – Я об этом как-то не думала никогда…

Да ты много о чем не подумала – и сейчас, когда всю эту кашу заваривала, понадеявшись перехитрить великоградских послов, и семь лет назад, когда Пров в саду твоего батюшки вход в Иномирье нашел. Расскажи твое величество сразу об этом если не отцу, одной ногой уже на Ту-Сторону шагнувшему, так хоть дяде любимому, боярину Славомиру, не наломали бы близнецы столько дров. С другой стороны, тайну мужа хранила, никому не выдала, – за одно это уже уважать можно.

– Может, просто ларчик открывается, – предположил воевода. – Сдается мне, есть у Николая среди местных человек, который в царскую тайну посвящен. Должен же кто-то, Мадина Милонеговна, за твоим супругом присматривать, покуда тот в узилище сидит, а его братец – в Алыре?.. Надо бы к Николаеву советнику-чародею приглядеться, к Остромиру, вдруг да все-таки он это? Ну а если не Остромир Прова стережет, нужно ему всю правду рассказать. По твоим словам, государыня, он и чародей ученый, и положиться на него можно – авось получится уговорить нам помочь.

– Это если Николай нас не опередил, – жестко произнес Казимирович. – Тогда-то что делать будем?

– Образумить попробуем, – над переносицей Добрыни залегла складка. – А не прислушается к разумным речам – на рукопашную его вызову. С условием: коли проиграет, пусть Прова освободит… С мечом против царской особы мне на ристалище выходить невместно, но, может, хоть кулаки Николаю мозги вправят.

– Я ради такой надобности тоже с ним схватиться не откажусь. А то давненько мы с тобой на борбище не разминались, кулаки без дела аж затекли, – мрачно усмехнулся Вася. – Ну, а уж на крайний случай…

– Совсем уж на