ни с кем не воюет, – растерянная Мадина повернулась в седле к Казимировичу. – Случались, Пров говорил, усобицы меж удельными князьями, пока Синекряжье единым не стало, да это когда было… Может, не дай Белобог, моровое поветрие? От него люди и бежали?

Голос у нее дрогнул.

– Скоро узнаем, – у Добрыни и у самого мелькнула мысль: уж не зачумленные ли дома в предместьях жгут? – Что бы здесь ни приключилось, стряслось оно после того, как Николай из Кремнева уехал. Коли он так гордится, что народ его заступником да надежей своей почитает, то столицу в беде не бросит.

– Это уж точно, – подтвердила Мадина. – Трусом прослыть для него – что нож острый.

Выбравшись из опустевшей деревни, больше нигде по дороге не задерживались. Оставшиеся версты проскакали единым духом, как на крыльях пролетели. И чем ближе подъезжали к Кремневу, тем плотнее становились клубы дыма над посадом. Мглисто-серая пелена заволокла белые городские стены, а запах гари в воздухе ощущался уже отчетливо – горький и едкий, от которого першило в горле.

У въезда в предместье никто их не остановил, хотя воевода ждал, что тракт будет перегорожен заставой, заворачивающей приезжих прочь от столицы. Не увидел Добрыня и того, чего больше всего боялся, – черных тряпок, развевающихся вдоль дороги на шестах и предупреждающих о бушующей в городе заразе. Но когда вдоль обочин потянулись булыжные заборы, из-за которых выглядывали крыши первых домов посада, стало ясно, что и здесь тоже пусто. Кованые узорчатые железные калитки и ворота там и сям – нараспашку, и снова – давящая, мертвая тишина.

Столица Синекряжья, насколько разглядели богатыри еще с холма, по величине мало чем уступала Бряхимову, и ее предместья, лепившиеся к городским стенам, были застроены густо. На окраине, как водится, теснились друг к другу лачужки победнее и попроще, окруженные огородными грядками да курятниками. Дальше шли дома из смахивающего на ракушечник желтовато-белого тесаного камня и из все того же черно-бурого плитняка, скрепленного известковым раствором. Узкие, стреловидные слюдяные окна, выходившие на улицу, были забраны медными и бронзовыми переплетами. За каменными оградами голубели и алели верхушки деревьев, ветер тоскливо скрипел приотворенными створками ворот. Глинобитных крыш в этой части предместья встречалось мало. Кровли, видневшиеся из-за оград, почти везде были или черепичными, или обитыми листами красной меди. Где новенькими, ярко блестящими, а где потемневшими, в зеленых разводах патины.

Пров с Николаем Мадину не обманули: в Синекряжье такое и вправду встречалось сплошь да рядом и роскошью не считалось. Зато – ни единой бревенчатой избы, крытой тесом или дранкой. И хоть забралась эта мысль в голову Добрыне ну совсем не ко времени, воевода, дивясь про себя на непривычный чужой уклад, решил, что завидовать местным ни к чему. Пускай в этом уголке Иномирья и железо гроши стоит, и каменные хоромы подвести под медную крышу может любой справный мастеровой, и девчонки деревенские, в домотканину одетые, щеголяют золотыми височными кольцами да перстеньками с яхонтами, Русь Белобог всё равно одарил куда щедрее. Редких руд, железа, самоцветов да хорошего камня, идущего на возведение городских стен и крепостей, в землях князя Владимира хватает, но Русь вдобавок еще и сплошь покрыта строевыми да корабельными лесами. Вековыми, дремучими, кондовыми. Переводу этому богатству нет и не будет, покуда Отец-Солнце Матушку-Землю греет.

Да ведь и Алыр – край лесной. Не стремись цари-близнецы так ревностно оберегать от подданных свою тайну, Пров мог бы завязать с Синекряжьем на диво прибыльную торговлю. Однако братцам, похоже, даже задуматься неохота о том, сколько бы она принесла обоим выгод. Один, беспечная и шалая голова, довел свое царство до ручки, отдав на растерзание советникам-казнокрадам да недобитым разбойникам с Вольного полуострова, другому в войну поиграть захотелось… а пока Николай в Бряхимове дурью мается, на Кремнев свалилась большая беда. Это уже яснее ясного, но что же здесь за худовщина творится?

Жители предместья тоже бежали из домов второпях, успев прихватить с собой из пожитков лишь самое ценное. У третьего по счету перекрестка отряд наткнулся на перевернутую двухколесную арбу с плетеным из лозы кузовом. У нее треснула и переломилась ось, лошадь выпрягли из оглобель, а подбирать ничего из раскатившейся утвари не стали – не до того было, пропадай нажитое добро пропадом… Среди свалившихся с телеги побитых глиняных горшков блестели два уцелевших пузатых, серебряных с позолотой кувшина. Голова кругом пойдет, как прикинешь, сколько бы они стоили в Великограде… А дерево, из которого были вытесаны оглобли, ось и обитые железными обручами колеса арбы, и впрямь выглядело диковинно. Темное, почти черное, в каких-то ржаво-зелено-серых пятнах, похожих на проступающую изнутри досок соль, оно очень напоминало мореное.

Свежих конских яблок и коровьих лепешек нигде на дороге не попадалось – одни подсохшие. Значит, неведомое лихо обрушилось на округу накануне вечером или в начале ночи. Причем гнавшие с собой скотину и нагруженные пожитками посадские, ища от этой беды спасения, кинулись не прочь от города, а внутрь, за его стены. Сельчане из брошенной деревни, видать, тоже укрылись в Кремневе? От какого же страха-ужаса люди надеялись отсидеться?

Вспыхни в округе черный мор, кто бы вот так, настежь, открыл ворота перед беженцами, любой из которых мог принести заразу, не щадящую ни старого, ни малого?..

Стиснутый с двух сторон тесными рядами домов тракт вел, взбираясь на подъем, прямиком к городским воротам, но почти все столбы расползавшегося над посадом дыма тянулись в небо левее.

– Поглядеть надо, что там, – кивнул в сторону пожара Добрыня. На разведку воевода сперва собирался в одиночку, но потом решил, что лучше не разделяться. – И давай-ка шлемы наденем, Вася… Терёшка, по сторонам как следует поглядывай – нам твой дар видеть сквозь мороки сейчас крепко может пригодиться. Мадина Милонеговна, держись ближе.

Пробираться к пожарищу кривыми, запутанными улочками пришлось долго – без проводника как срезать дорогу не разберешься. Теперь дым ветром гнало навстречу, и он тяжело стелился над крышами, удушливый запах гари всё сильнее забивал и царапал горло. Эта часть посада тоже обезлюдела подчистую.

– В Кавкасийских горах сказка есть, – полушепотом вымолвила Мадина, поравняв Гнедка с Бурушкой. – Про селение, где весь народ в одночасье пожрала живьем старуха-великанша: один клык в небеса упирается, а другой в землю вонзается… Здесь – как в той сказке…

Дальше открылся переулок, застроенный то ли амбарами, то ли купеческими лабазами на высоких каменных подклетах и с плоскими кровлями. Из-за них и поднималось распухшее черное облако – горело уже совсем близко. И тогда-то под седоками