Где-то через полверсты забеспокоились и дивокони. Первым – Гнедко. Мадина в испуге ойкнула, когда он, тревожно захрапев, встал посреди тракта как вкопанный. Повел ноздрями, приподнял верхнюю губу. Гнедку откликнулся таким же встревоженным храпом замерший на месте Серко, а следом весь напрягся, повернув к ним голову, Бурушко.

«Гнедой говорит – гарью пахнет. Как бывает, когда впереди пожар и много дыма, – доложил Добрыне верный друг и добавил, обиженно хрюкнув: – И еще говорит – у нас с серым носы заложило, раз не чуем. Обзывается».

Мысленную речь богатырских коней слышат только хозяева, но меж собой они переговариваться умеют и охотно этим даром пользуются – и по делу, и просто так, коли поболтать приходит охота. А чутье у них – даже острее, чем у обычных лошадей, и самым тонким оно в отряде было как раз у Гнедка. Воевода знал об этом хорошо.

– Не было печали… – нахмурился Добрыня. – Далеко горит?

«Говорит, не очень», – Бурушко переступил с ноги на ногу, тоже шумно нюхая воздух.

– Может, торфяники занялись? – Казимирович подобрался в седле, а по его лицу ясно читалось, что побратим сам своим словам не верит.

Лес тут сырой, вряд ли займется. А торфяники загореться могли бы, но есть ли они вообще в этом чужом мире… кто его знает?

– Что случилось? – Мадина переводила взгляд с одного богатыря на другого, ничего толком не понимая.

– Неладно, похоже, в округе, – великоградцу очень хотелось надеяться, что тревогу кони подняли напрасно, но нехорошее предчувствие шевелилось в сердце у воеводы всё сильнее. – Не отставай, Мадина Милонеговна. Терёшка, никакой погани поблизости не чуешь?

– Нет, – отозвался парень, напряженно вглядываясь в пестрые заросли кустарника вдоль дороги. – И камень не светится.

На всякий случай богатыри быстро натянули тетивы на луки и проверили крепления мечей. Отряд тронул коней с места, переходя на рысь. Разговоры прекратили, ехали молча, готовые ко всему: впереди Добрыня, замыкающим Василий, посередке Мадина, которую прикрывали великоградцы. По сторонам смотрели с неослабным вниманием, но тракт по-прежнему был пуст, только ветер ветками придорожных деревьев шелестел.

Гнедко не ошибся. Скоро дым учуяли и кони побратимов, а потом и всадники. И не только учуяли, но и увидели, когда тракт вскарабкался на округлый пологий холм и деревья словно отпрыгнули от обочин.

В низине, куда плавно сползала с нагорья желтая змея дороги, голубело большое озеро. Дальний его край даже отсюда, сверху, был еле различим, ближний берег – кое-где заболочен, а кое-где покрыт редким мелколесьем и россыпями цветастых валунов. За трактом лежали черные и золотые заплатки полей, за полями опять поднимались неровной грядой-дугой лесистые холмы, а у берега озера, верстах в пяти впереди, стоял город. Обнесенный белокаменными стенами и опоясанный полукольцом предместий да разбросанных здесь и там среди пашен деревушек.

Это мог быть только Кремнев.

А над его посадом висел дым пожара. Слоистые клубы, вспухшие тяжелым облаком над столицей Синекряжья, медленно сносило ветром в противоположную от тракта сторону, потому и увидели дым богатыри лишь сейчас. Затянуло грязно-серое марево и городские стены с башнями, едва сквозь него различимые.

– Ах ты ж худова мать… – вырвалось приглушенно у Василия.

Что-то неразборчиво пробормотал сквозь зубы и Терёшка, а Мадина, замерев в седле, так и вцепилась в поводья.

Добрыня привстал в стременах, пристально всматриваясь из-под ладони в сторону Кремнева. Толком разглядеть, какая дрянь творится под стенами, отсюда, с холма, не получалось – уж слишком далеко. Но очень походило на то, что горел городской посад, причем не в двух и даже не в трех местах.

* * *

Ветер сек лица, раздувал плащи всадников, стальные подковы гулко и слитно грохотали по твердой утоптанной дороге. Мелькали мимо размытыми синими и багряными полосами деревья, а следом вихрем клубилась-стелилась пыль. Лошадей послали в намет, тем паче что тракт впереди по-прежнему пустовал. Сзади – тоже. Ни встречного, ни попутчика, ни конного, ни пешего.

Некого было остановить по пути и расспросить, что стряслось. Не доносилось со стороны Кремнева и многоголосого колокольного набата, как при большом пожаре всегда бывает. Скверные предчувствия, дравшие упыриными когтями Добрыне душу, крепли с каждой минутой.

Когда за очередным выгоном показались каменные изгороди и плоские, чуть покатые крыши прилепившейся почти к самому тракту деревни, воевода натянул повод. Слегка ослабил его и сжал бока Бурушки коленями, поворачивая послушно перешедшего на рысь жеребца к темнеющим недалеко от дороги домам. За Добрыней и Терёшкой свернули с тракта и Василий с Мадиной.

Деревня оказалась большой, утонувшей в лиловых садах. Невысокие ограды с кованными из железных прутьев калитками, хлева, амбары и приземистые, длинные жилые постройки были сложены из серого булыжника и черного плитняка. Кое-какие дома были даже возведены в два жилья [19]: над нижним, каменным, надставлено второе, саманное, с выбеленными известью стенами и открытой галерейкой-гульбищем. Так строят на юге Бакана и в Кавкасийских горах, где леса тоже мало, а нижнее жилье нередко служит хозяевам сразу и стойлом для скота, и сараем.

Повсюду было тихо. Странно тихо. Очажные дымки над глинобитными кровлями нигде не поднимались, и путники поняли, что деревня пуста.

Следы поспешного бегства виднелись повсюду. Распахнутые настежь калитки, дворы, где хлопали на ветру забытые на веревках рубахи, рассыпавшиеся узлы с каким-то пестрым тряпьем, втоптанные в лужу у круглого каменного колодца на маленькой деревенской площади, – от всего этого по спине бежали мурашки. Не лаяли за заборами собаки, не мычали коровы. Пустовали на подворьях и хлева, рядом с которыми под навесами был сложен сухой кизяк, шедший здесь на топливо, – скотину хозяева угнали.

– Что тут случилось-то? – пробормотал Василий, когда они, проехав деревню из конца в конец, ни на одну живую душу нигде так и не наткнулись. Если не считать стайки куриц, бродивших в одном из дворов, и рыжего кота, стрелой взвившегося при виде чужаков на забор. – Ни дать ни взять, набег вражеский…

Богатырям не раз приходилось видеть такое на востоке: и на границе с Мертвыми пустошами, и у Сорочинских гор, в селах и порубежных городках, спешно покинутых жителями во время налетов змеевичей. Это если успевает кто оттуда ноги унести. Да только после того, как в брошенном селе похозяйничают змеевичи или наемники-волколаки, в нем, выпотрошенном и разоренном подчистую, повсюду кидаются в глаза следы грабежа. А здесь всё, что не успел народ увезти и унести с собой, осталось нетронутым.

– Тут уже почти лет двести никто