поможет? – Помпи вонзает нож, и Калла видит только белизну – слепящий белый свет. Во что это попал нож? Куда-то далеко слева. Но они же хотят не повредить сердце, а вырезать его целиком, живым и бьющимся.

Кто-то визжит. Кто-то визжит, и тут нервные окончания Каллы рывком пробуждаются к жизни, и оказывается, что это ее визг, а в груди холодно, горячо и смешались сотни других ощущений сразу.

– Прыгай! – вопит во весь голос Антон. – Прыгай, или тебя убьют…

Антон изо всех сил топает ногой, потом захватывает ею, согнув крючком, ногу ближайшего к нему тела. «Полумесяц» теряет равновесие, и когда Антон ощущает движение воздуха, когда догадывается, что этот ветер поднят оружием, вскинутым с намерением причинить вред, то подается вперед, принимая удар лицом.

Лицо рассечено, притом сильно. Но разрезана и повязка на глазах, и она сползает на пол длинной лентой.

Антон стряхивает с руки браслет игрока и делает перескок. Сначала вселяется в ближайшее тело, то, что ударило его, и приставляет клинок к собственному горлу. Это рискованно, но Антон так же быстро покидает это тело и едва сдерживает вздох облегчения, когда его впускает следующее. Вряд ли ему и дальше будет сопутствовать такая же удача: в Сообществах Полумесяца многие сдвоены, поэтому сопротивляются перескокам. Но на его стороне элемент неожиданности, его противники стоят плечом к плечу сплошной толпой и не видят, куда он направляется, вспышки мечутся туда-сюда в замкнутом пространстве, то и дело слепят глаза, когда он вселяется и в очередной раз меняет тело, и даже когда попытка оказывается неудачной, он совершает очередную уже через долю секунды.

А Калла все еще визжит. Антон переносит с собой холодный пот всюду, куда перемещается, ему трудно определить, что именно происходит, трудно разглядеть, что делают с Каллой, пока он не оказывается рядом с Помпи, с цепью в руках и так близко, что достаточно протянуть руку.

Он накидывает цепь ей на шею. Тянет, валит ее на землю. Калла тоже падает, схватившись рукой за грудь, и кровь сочится между ее пальцев.

Невозможно определить, смертельна ли рана. И не лишился ли он только что своей лучшей союзницы.

Антон скалит зубы.

– Так сильно любишь повязки на глазах? – шипит он и, прежде чем Помпи успевает посмотреть куда-нибудь и перескочить, выхватывает острый нож из кармана куртки своего нового тела и взмахивает рукой, полоснув ее по глазам. Кажется, она ослепла только на левый, но Антон довольствуется этим и, услышав, как она верещит, отпихивает ее в сторону, считая обезвреженной.

Он оборачивается к Калле. Хватает ее за руку, не заботясь о том, способна она держаться на ногах или нет. Ей придется. Если она настолько глупа, чтобы цепляться за родное тело, пусть приготовится быть сильной и таскать его на себе. Другие «полумесяцы» или ранены, или сбиты с толку. Пробраться через эту толпу легко – достаточно толкаться посильнее, устремляясь к выходу; Антон не забывает подхватить браслет, брошенный на пол, взбегает по ступенькам вместе с Каллой, топая ногами, и вырывается из подвала.

На пороге он бросает взгляд налево, потом направо. Коридор пуст. Никого нет.

– Пятьдесят Седьмая?..

Калла клонится вбок. Антон сразу подхватывает ее, и по его рубашке расплываются алые пятна.

– Я держу тебя, – уверяет он. – Я держу тебя, принцесса.

И Калла теряет сознание.

Глава 19

Занавески шевелит легкий ветер, вносит влажное тепло в распахнутое окно комнаты, куда не достигает дневной свет. Калла моргает, приходя в себя, и первое, что видит, – легко взлетающую белую кружевную кайму не сочетающейся с остальной обстановкой занавески, повешенной на окно, где уже есть жалюзи, и сдвинутой в сторону. Во время первого визита сюда Калла ее не заметила.

Следующее ощущение, отмеченное ею, – как кто-то легко перебирает ее волосы. Гладит их размеренно и бережно, отводит пряди от щеки и виска.

Калла поворачивает голову. Тот, кто гладил ее, замирает, его пальцы останавливаются, едва он видит, что она очнулась.

– Антон, – приветствует его Калла, заглянув в полночно-черные глаза.

– Ну вот, – отзывается он. – А я ведь еще даже не сказал нашу условную фразу.

В горле у Каллы пересохло, но ей удается выдавить хриплый смешок.

– Говори сейчас. Не буду портить тебе удовольствие.

Антон тянется за стаканом воды, уже приготовленным на тумбочке у постели.

– «Какой у нас сегодня прекрасный дневной свет», – произносит он, подавая ей стакан. – Осторожнее, только не…

Калла приподнимается на локте, чтобы дотянуться до стакана, но в груди вдруг вспыхивает раздирающая боль, рука вздрагивает, к ней разом возвращаются воспоминания. Ей надо немедленно обработать рану. Необходимо сразу же…

Калла смотрит на свою грудь, и ее рука каменеет. Рана уже обработана. Кто-то – Антон? – разрезал ее рубашку посередине, но так, чтобы соблюсти приличия, и заклеил рану какими-то листьями. Вся кровь с груди аккуратно вытерта. Лишь разрезанная рубашка напоминает, как она намучилась: ткань давно высохла, но все еще покрыта темно-красными пятнами.

Ощущение невесомости пробуждается у нее внутри. То самое головокружение в состоянии подвешенности, как когда смотришь вниз с края крыши самого высокого здания в Сань-Эре, вот только смотрит она сейчас на собственное залатанное тело.

– Надо было дать мне умереть, – говорит Калла.

Антон закатывает глаза, сует ей стакан.

– И лишиться твоей помощи? Это была бы немыслимая глупость. – Он встает со стула и потягивается. Комната тесная, но он все равно поворачивается и начинает вышагивать по ней, наклоняя голову влево и вправо, чтобы размять шею. – Ты чуть ли не целый день пробыла в отключке. Число игроков сократилось до пятнадцати, может, еще меньше с тех пор, как я смотрел новости в окно парикмахерской. Твой браслет я забрал и бегал по округе вместе с ним всякий раз, когда он срабатывал.

Антон лезет в карман, находит ее браслет и бросает ей, и он тяжело падает серебряной пряжкой вниз рядом с ее рукой. Калла вглядывается в экран. Ничего не изменилось. Антон мог разбить его, мог вытащить чип. Мог что угодно сделать за те часы, пока ее не было в этом мире.

Мог дать ей умереть.

Калла с трудом садится, сбрасывает ноги с кровати и ставит стакан на тумбочку. Тем временем Антон возвращается на свое место, поджимая губы.

– Надеюсь, ты понимаешь, – снова подает он голос, не дождавшись от нее ни слова, – что в храме ты действовала охренеть как глупо.

Она вскидывает глаза. Моргает, скручивая пальцами простыню. И ничего не может сказать в свое оправдание. Она понимает это. Смотрит на Антона, и все