– Мне было восемь лет, – хрипло выговаривает она. И отстраняется, отодвигается до тех пор, пока не вырывается из рук Антона. – А теперь двадцать три. Пойми, я владела ею дольше, чем она – самой собой. Но если я покину это тело…

– Спустя пятнадцать лет ее в этом теле вообще может уже не быть, – возражает Антон.

– Может, да, а может, и нет. За эти пятнадцать лет никто ни разу не смог в меня вселиться. Скорее всего, потому, что я до сих пор сдвоена.

Антон качает головой, будто сама эта мысль абсурдна.

– Это потому, что ты сильная. В мое родное тело тоже не смог бы вселиться никто.

– Откуда тебе знать?

– Я точно знаю, – настаивает на своем Антон. – Если не сошел с ума сразу после вселения в сильное тело, значит, победил его и можешь пользоваться им как вместилищем. Большинство бездействующих обитателей чахнут и исчезают в первые же пять лет. Не говоря уже о десяти. И о пятнадцати.

– Большинство, – подчеркивает Калла. – Но мы говорим о королевской крови, так что возможно все.

Если настоящая принцесса все это время оставалась в ней, если она снова завладеет телом в тот момент, как окажется в нем одна, тогда у нее, Каллы, не останется ничего. Потому что кто она еще, если не Калла? Она даже не помнит, как ее звали раньше. Ничего не помнит о той жизни, вести которую ей было суждено по рождению. Помнит лишь украденную жизнь принцессы.

– Это тело – все, что у меня есть. – Калла вскакивает на ноги. Рана болезненно пульсирует, но она сдерживает гримасу, запахивает на себе рубашку, чтобы скрыть из виду заклеенную листьями рану. – Я была так мала, что от меня не ждали даже способности запомнить мой номер… то есть личный номер Каллы. Наставник повторил его мне, когда я сказала, что забыла, потому что им и в голову не могло прийти, что ребенок ухитрился совершить перескок в восемь лет от роду, а тем более вселиться в принцессу-ровесницу.

Антон ловит ее руку, она тоскливо смотрит на него.

– Перестань, – говорит он. – Сядь.

– Мне надо идти.

– Куда? Ты же ранена.

Куда угодно, лишь бы уйти отсюда, думает она. Без оружия, с пустыми руками, вынужденная терпеть обжигающий зной снаружи и сочувствие Антона в четырех стенах.

– Отпусти руку, – приказывает она.

Антон хмурится:

– Упрямая какая.

Упрямая. Будто речь идет о пустяковом разногласии, споре, кому переключать каналы на телевизоре, а не о том, что вся ее жизнь потеряна.

– И что с того? – огрызается Калла. – Тебе-то какое дело?

Несколько секунд Антон молчит. Потом возмущается:

– Ты в своем уме? Я-то простой смертный, Калла. Естественно, мне есть дело до тебя.

В ушах Каллы раздается жуткий вой. Может, это рана так действует, выводя ее из строя. А может, уже существующая линия разлома в ее сердце бьет тревогу всякий раз, когда возникает риск новых повреждений.

– Отпусти меня сейчас же, – снова требует она. – Мне надо отчитаться перед Августом. Надеюсь, в этом ты мне мешать не станешь?

– Август тебе не поможет. – В глазах Антона мольба. – Он бессилен точно так же, как все мы.

В комнату снова врывается ветер. Занавеска вздувается и опадает, как в танце.

– Он может оказать мне больше помощи, чем ты, – заявляет Калла.

Наконец Антон отпускает ее руку, его лицо становится непроницаемым. Едва заполучив свободу, Калла выходит из его квартиры и надевает на руку браслет. И не оглядываясь и не теряя ни минуты, спешит вниз по лестнице и через зал «Снегопада». Стоит ей остановиться, и пиши пропало. Беззащитность заскребется у нее внутри, перед мысленным взором возникнут искренние глаза Антона. Август был прав. Не следовало ей соглашаться на этот союз. Она подписывалась лишь на участие в играх и убийство короля и больше ни на что.

– Соберись, – приказывает себе Калла. Хорошо, что в ее планы не входит отправляться прямиком к Августу, потому что он сразу заметил бы перемену в ее лице и упрекнул ее – и поделом, потому что принц Август совершенство и, в отличие от всех прочих в Сань-Эре, никогда не допускает ошибок.

Склонив голову, Калла движется сквозь вечернюю суматоху на городских улицах, минует витрины лавок, выбирает короткие пути, как только замечает очередной. Она врывается в закусочную «Магнолия», перескочив через турникет, и хотя не питает привязанности к бывшим фрейлинам и заботится об их безопасности лишь по эгоистичным причинам, исключительно из чувства самосохранения, теплая волна облегчения накатывает на нее в тот же момент, как она видит Чами в ее исцелившемся теле, хлопочущую над Илас за стойкой.

У Каллы слабеют колени. Она едва успевает схватиться за угол одного из столиков. Ее судорожное движение привлекает внимание половины посетителей, и Чами, обернувшись, вскрикивает при виде ее. Илас тоже издает громкий возглас, сорвавшись с места и метнувшись к Калле:

– О, так ты в порядке! В порядке, ты в порядке, хвала небесам…

Илас редко выражает хоть сколько-нибудь сильные чувства, и эти несколько восклицаний из ее уст равносильны проникновенной речи.

– А что, кто-то сомневался? – спрашивает Калла. Она усмехается, но у нее кружится голова. Илас и Чами перед ее глазами сначала раздваиваются, затем расстраиваются.

– Еще бы! – выпаливает Илас. – Когда я видела тебя в прошлый раз, тебя окружили со всех сторон. А я была не в состоянии вернуться за тобой.

– Какой-то мальчишка привел ее сюда, – добавляет Чами. – Я просила его дождаться тебя, но он напрасно прождал до поздней ночи, а потом я дала ему еды и отпустила. Так что стряслось?

На периферии зрения Каллы возникает слепящее белое сияние. Вспыхивает боль, распространяется от затылка ко лбу, и когда она подносит к нему свободную руку, то ей кажется, будто у нее горит голова.

– Илас не объяснила тебе? – уточняет она, покрепче хватаясь за край стола. Если она постарается держаться, все пройдет. Если будет стоять неподвижно, неприятные ощущения наверняка отступят. – «Полумесяцы» в Пещерном Храме экспериментируют с ци. Подозрительно все это. Лучше к ним не приближайтесь.

– Мой брат как раз приходил искать меня, когда… – Илас вдруг хватает Каллу за плечо. – Вот дерьмо! У тебя кровь.

В ушах у Каллы звенит громче прежнего, заглушая шум закусочной. Она делает глубокий вдох, надеясь, что в голове прояснится, но, судя по всему, ее надежды напрасны. В стол она вцепляется так свирепо, что того и гляди отломит угол в попытке вернуть привычные ощущения в теле. Ничего не помогает. Тело отказывается служить ей.

– Принеси