– Услышу ли я двести восемьдесят? Двести восемьдесят миллионов фунтов?

Пандора кивнула. Ее соперник из телефонного банка тоже.

– Триста миллионов фунтов!

Если ставки поднимутся выше, то они побьют мировой рекорд. Я затаила дыхание, молясь, чтобы все это оказалось стратегической уловкой со стороны Зульфугарлы. Наверное, он все-таки пытается истощить ресурсы потенциальных претендентов на Гогена.

Кресло в первом ряду зала едва слышно скрипнуло. Миниатюрная пожилая азиатка в черной шляпке спокойно подняла карточку.

– Триста десять миллионов фунтов, дамы и господа!

Теперь де Кунинг официально стал самым дорогим художником в мире. В проходах журналисты ожесточенно строчили новостные ленты на своих смартфонах, а Пандора тем временем снова подняла руку, встревоженно поглядывая на меня. Другой покупатель телефонного банка тоже поднял ставку. Старушка снова подняла карточку.

– Триста тридцать миллионов фунтов! Теперь дело за вами, мисс! – кивнул Иглз Пандоре, та продолжала говорить по телефону.

Неужели поднимет? Нет, слава богу! Если бы это продолжалось еще какое-то время, я бы, наверное, умерла от кислородного голодания, как и половина зала, затаившая дыхание на последние несколько минут.

– Остались дама в первом ряду и покупатель по телефону! Услышу ли я триста сорок миллионов?

Азиатка подняла карточку, а телефонист покачал головой.

– Триста пятьдесят миллионов фунтов за Виллема де Кунинга! «Пересечение» ваше, мадам!

Сумма привела толпу в полный восторг. На несколько секунд все благоговейно замолчали, а потом слепой экстаз, громкое облегчение. Большинству сотрудников «Британских картин» удалось сохранить профессиональное самообладание, но Иглз шумно дышал в микрофон, протягивая руки к аудитории, а потом провозгласил:

– А теперь последний лот вечера! Поль Гоген, «Девушка с веером II».

Взгляды всех сотрудников устремились ко мне. Когда картину вынесли на подиум, я не удержалась и бросила взгляд на да Сильву. Он казался абсолютно спокойным, уткнулся в свой телефон и едва взглянул на полотно, когда работу Ли поставили на стойку.

– Ф-ф-ф-ух! – шутливо передразнил жест Руперта с платком Иглз. – Ну и вечерок, дамы и господа, ну и вечерок! Что ж, приступим! Услышу ли я первую ставку на пятьдесят миллионов?

На какое-то жуткое мгновение я решила, что сейчас кто-нибудь встанет и крикнет, что картина поддельная. Я знала каждый миллиметр этого полотна и сейчас видела только недостатки. Мне казалось, что каждая линия, каждый слой краски просто кричат: «Подделка!» Сейчас, когда картина была выставлена на всеобщее обозрение, мой взгляд в тысячный раз шарил по полотну, выискивая малейшие недочеты. Мне невыносимо хотелось самой встать, во всем признаться и закончить весь этот фарс. Мне-то какое дело, получит ли Разнатович свои деньги и избавится ли он от да Сильвы? Едва сдерживаясь, я не сводила глаз с накрахмаленного воротничка сидевшего передо мной мужчины. Картина должна уйти за хорошие деньги. Если не уйдет она, не уйду и я.

Покупатели уже начали делать ставки, и я пристально вглядывалась в спину Ермолова, пытаясь уловить малейшее движение. Ермолов поднял табличку. Я оглянулась на да Сильву, который встрепенулся и, как и я, не сводил глаз с Пандоры. Она подняла. Ермолов тоже. Последовало еще несколько ставок из зала. Сто, сто двадцать, сто пятьдесят. Даже на расстоянии я почувствовала облегчение да Сильвы – Разнатович получит то, что ему причитается. Но я хотела большего.

– Дамы и господа, двести миллионов фунтов! – негромко произнес Иглз, концентрируя внимание толпы на дуэли между Ермоловым и Пандорой, как только третий покупатель отвалился.

Я пристально рассматривала собственные коленки и молилась, чтобы Ермолов продолжил торги. Эти люди равнодушны к деньгам. Яхты, самолеты, девочки, картины. Деньги – это просто способ вести счет. Я надеялась, что Зульфугарлы поддастся желанию всегда быть победителем. С де Кунингом он дошел до трехсот тридцати. Так он себе представляет сумасшедший бюджет этого проекта?

Двести тридцать, двести пятьдесят. Ермолов продолжал поднимать карточку совершенно безразличным жестом, как будто играл в настольный теннис. Двести семьдесят. Тишина стояла такая, что было бы слышно, как падает коктейльная трубочка. Двести девяносто, триста, ставки продолжали расти в звенящей тишине на фоне с трудом сдерживаемого безумства толпы.

– Триста двадцать миллионов фунтов!

Длинная пауза. Потом Ермолов медленно поднял табличку. Нельзя, чтобы он ее купил! Я не могу так с ним поступить! Пандора быстро говорила в трубку. Потом замолчала в ожидании. Иглз повернулся к ней, но Пандора снова зашептала.

– Лот уходит господину в первом ряду за триста тридцать?

Черт, только не это! Он должен поднять, должен! Пандора неуверенно посмотрела в зал, и я поймала ее взгляд. Имя покупателя, Пандора, скажи ему имя покупателя! Я уже была готова поверить в телепатию, лишь бы услышать эти три слога от нее. Она плотно прикрыла трубку рукой и отвернулась. Умничка, умничка!

Пандора резко кивнула и подняла руку.

– Триста сорок миллионов за «Девушку с веером II» Гогена! Ваше слово, сэр! – произнес Чарльз, но Ермолов уже отрицательно качал головой, опуская карточку.

– Триста сорок миллионов фунтов! Ставки сделаны! Ставок больше нет!

Во рту появился привкус крови, я даже не заметила, как сильно кусала губы.

– Продано!

Я вылетела из зала, прежде чем остальные успели встать с мест, и помчалась в кабинет Руперта. Анджелика сходила с ума в «Инстаграме», прыгала и визжала, как военный журналист. На бегу я успела переглянуться с да Сильвой. Руперт стоял у стола под большим экраном, на который в прямом эфире транслировали аукцион, и наблюдал за безумием, творившимся в зале. Иглз спрыгнул с подиума с таким видом, как будто только что забил пенальти в финале Чемпионата мира.

– Руперт?

Он медленно обернулся, с трудом оторвавшись от зрелища на экране. На двойном подбородке блестела самая что ни на есть настоящая слеза.

– Триста сорок! – прошептал он, и я, покрепче зажмурившись, шагнула в его объятия.

В кабинете председателя совета директоров уже открывали шампанское, но я быстрым шагом направилась на склад, объяснив Руперту, что слишком переволновалась и не смогу присоединиться к вечеринке. Он недолго размахивал руками, пытаясь меня уговорить, а потом сказал, что все прекрасно понимает. Еще бы, в мое отсутствие, кроме Иглза, никто больше не будет претендовать на его лавры, и я с радостью позволила ему насладиться своей минутой славы. Ненадолго задержалась в коридоре, наблюдая, как работы возвращают на место под наблюдением специалиста аукционного дома, где они останутся на время подготовки документов для отправки полотен новым владельцам.

– Джим! Как здорово, правда? – дернула я за рукав проходившего мимо носильщика с тележкой.