— Я вот что подумал… — задумчиво проговорил Саймон и умолк.

Я сказала столь же задумчиво:

— А пешком до Араховы далеко? Или нет?

Он ухмыльнулся:

— Или да. Ну и?.. Это твоя машина.

Я воскликнула с жаром:

— Вовсе не моя, ты же знаешь. Я не желаю даже дотрагиваться до нее. Я… я отказываюсь от нее.

— Очень жаль, потому что — с твоего разрешения, которое, как я понял, мне дано, — я собираюсь поехать в Арахову и очень надеялся, что ты поедешь со мной.

Я искренне удивилась:

— Я? Но ты не можешь этого хотеть!

— Пожалуйста, — сказал Саймон.

Почему-то мои щеки запылали.

— Но ты не можешь. Это твое личное, частное дело, и не можешь же ты в самом деле хотеть, чтобы посторонний человек повсюду следовал за тобой по пятам. Тут, конечно, Греция, но нельзя же доводить филоксению до такой степени! И потом…

— Обещаю ничем тебя не расстраивать. — Он улыбнулся. — Все это было так давно, и все уже пережито. Это всего лишь, скажем так, любопытство.

— Да я беспокоюсь вовсе не из-за того, что меня это расстроит. Я подумала только, что… Короче, черт побери, мы едва знакомы, а это очень личное дело. Ты сказал, что это можно назвать «паломничеством», помнишь?

Саймон проговорил медленно:

— Если бы я сказал то, что я действительно хочу сказать, ты решила бы, что я спятил. Но позволь сказать следующее, и это правда: я буду чрезвычайно благодарен, если ты составишь мне компанию.

Наступила пауза. Толпа греков давным-давно рассеялась. Художник и ослик исчезли. Англичане отобедали и удалились в отель. Вдали над невидимым морем в белой россыпи звезд висел абрикосовый месяц. Легкий ветерок шумел в платанах дождем.

Я произнесла:

— Конечно поеду, — и встала.

Когда Саймон потушил сигарету и поднялся, я ехидно добавила:

— Ведь ты же сказал, что я тебе должна.

Он быстро ответил:

— Послушай, я вовсе не… — но поймал мой взгляд и улыбнулся. — Ладно, мадам, вы победили. Больше не стану вас мучить и изводить.

И он распахнул передо мной дверцу машины.

— Майкл был на десять лет старше меня, — рассказывал Саймон. — Нас было только двое, наша мать умерла, когда мне было пятнадцать. Для отца на Майкле свет клином сошелся, да и для меня тоже. Помню, каким пустым показался дом, когда Майкла отправили на Средиземное море. Отец целыми днями просиживал с газетой у радио, пытаясь хоть что-то узнать. — Легкая улыбка тронула его губы. — Это было не просто. Я уже говорил, Майкл прибыл сюда в составе СВДС — специальной воздушно-десантной службы, — когда Германия оккупировала Грецию. Его убили через восемнадцать месяцев. Все это время он был в рядах Сопротивления, в горах. Конечно, новости доходили плохо и не всегда верные. Изредка удавалось передать письмо. Узнавая, что ночью кого-то перебрасывают, Майкл делал все возможное и невозможное, чтобы передать с ним письмо в надежде, что тот, в свою очередь, передаст его дальше и в конце концов письмо дойдет до дома по почте из Каира. Однако это было ненадежно, да и много ли может человек унести на себе писем? Так что известия доходили отрывочные и неполные. За все это время мы получили всего три письма. В первых двух Майкл сообщал только, что все хорошо и дела идут по плану, — обычные формулировки, каким не очень-то веришь. Единственное, что было ясно, это то, что четыре месяца назад, когда он отправлял это письмо, он еще был жив.

Саймон умолк, вписываясь в крутой поворот, который в темноте казался особо ужасным.

— В конце концов от ребят, служивших с ним здесь в сто тридцать третьем полку, мы узнали, в чем состояло его «дело». Я тебе рассказывал, он был у партизан представителем Британского легиона — наблюдателем. Наверное, надо объяснить тебе, каково было положение в Греции во время оккупации, или ты сама знаешь?

— Не много. Знаю только, что крупнейшей партизанской группировкой была ЭЛАС и что заботило этих партизан преимущественно то, как бы побольше набить свои коммунистические карманы, а не борьба с немцами.

— А, так ты в курсе? Ты удивишься, сколь многие до сих пор не понимают этого. А ведь в сорок четвертом, когда немцы ушли из Греции, ЭЛАС взялась за свою собственную страну — они пытались организовать коммунистический coup d’etat[16] и принялись убивать греков тем самым оружием и на те самые деньги, которыми мы их снабдили и которые они надежно припрятали в горах, поджидая случая использовать их для нужд партии.

— Но ведь были же и другие партизаны, честно делавшие свое дело.

— Да, конечно. Поначалу существовало немало групп, и в обязанности Майкла помимо всего прочего входило поддержание связи между ними и корректировка операций. Он очень переживал из-за всего происходящего, как переживал бы любой другой на его месте. ЭЛАС действовала и громила все партизанские организации, до которых только могли дотянуться ее грязные лапы.

— Ты хочешь сказать, что они воевали с собственным народом во время оккупации?

— Вот именно. Одни группы уничтожались, другие поглощались, и в конце концов осталась одна-единственная сколько-нибудь значительная группа Сопротивления — ЭДЕС, под командованием Зерваса, честнейшего человека и прекрасного солдата.

— Да, я помню. Ты говорил, что он был на Пелопоннесе.

— Точно. Конечно же, ЭЛАС изо всех сил старалась уничтожить и его. Не пойми меня превратно, и в ЭЛАС были хорошие и храбрые люди, и они тоже делали чертовски важную работу, но все это меркнет перед тем злом, что совершила ЭЛАС. История греческого Сопротивления ужасна. Деревню за деревней жгли и грабили немцы, а следом за ними являлись партизаны ЭЛАС и точно так же жгли и грабили своих соплеменников, отбирая те жалкие крохи, что им удалось сохранить. Апофеозом гнусности была знаменитая битва у горы Цумерка, где Зервас со своим отрядом встретил немцев, а ЭЛАС под предводительством Ареса (один из самых вызывающих псевдонимов одного из самых грязных и гнусных садистов) выждала, пока Зервас ввяжется в бой, и напала на него с тыла.

— На Зерваса?! Когда он сражался с немцами?!

— Да. Несколько часов Зервас бился на два фронта, и ему удалось одолеть фашистов, но тем временем ЭЛАС захватила часть его ценностей, которые потом припрятала в ожидании конца войны и Зари Новой Эры.

Наступившую тишину нарушало лишь гудение мотора. Я вдыхала запах пыли и увядающей вербены. Молочно-белые осенние звезды казались большими, словно астры. В их легком сиянии темнели копья молодых кипарисов.

— Это и послужило причиной моего приезда в Дельфы, — произнес Саймон.

Я спросила:

— Третье письмо Майкла?

— Ты прямо на лету схватываешь. Все верно, третье письмо Майкла.