И почтительность от страха отделяет один лишь шаг. Нарисованный Смитом портрет как будто воплотился в созданном Саксом Ромером пугающем образе китайского суперзлодея Фу Манчу, который, как, затаив дыхание, повествует автор, «не остановится ни перед чем, чтобы утвердить господство желтой расы над миром!».

После окончания Первой мировой войны идея о приближении эры китайского владычества продолжала мучить наше воображение. В рассказе Уильяма Сомерсета Моэма, написанном в 1920 году, китайский философ на своем необъяснимо прекрасном английском говорит автору, подтверждая таким образом киплинговские страхи, что Запад совершил ужасную ошибку, насильно и жестоко вытолкнув Китай в современный мир:

«Разве вам не известно, что мы — гениальные механики? Разве вам не известно, что в этой стране живет четыреста миллионов самых талантливых и трудолюбивых людей на свете? Неужели вы думаете, что нам потребуется много времени на учебу? И что останется от вашего превосходства, когда желтый человек научится делать такие же хорошие ружья и стрелять из них так же метко, как белый? Вы говорили с нами языком пулеметов, и пулеметы совершат над вами суд».

Однако не вторят ли эхом высказывания процитированных выше авторов словам, произнесенным когда-то Вэнь Сяном?

Когда в XIX веке Китай вынудили открыть свои границы для торговли с европейцами, цинских правителей также заставили передать сбор импортной пошлины британцам. Некоторое количество денег передавалось в императорскую казну, однако большая их часть шла на уплату штрафов, или «контрибуций», наложенных на Китайскую империю за то, что она посмела оказать сопротивление британскому вторжению. Европейские таможенные чиновники управляли этим процессом, восседая в величественных, построенных в неоклассическом стиле зданиях в Кантоне, Ханькоу и на шанхайском Бунде. Возглавлял всю эту иностранную бюрократию сэр Роберт Харт, британец из Ольстера, занимавший пост Генерального инспектора с 1863 по 1908 год, — невероятно долгий срок даже по викторианским стандартам. В своих мемуарах, написанных в 1901 году, сэр Роберт вспоминает о предостережении, услышанном им от старшего императорского советника при цинском дворе, Вэнь Сяна, и обращенном к странам Запада, чьи войска по воле случая открыли границы Китая. «Вы так озабочены тем, чтобы пробудить нас и направить по новому пути, и вы это сделаете, — сказал Сян. — Тем не менее вы об этом пожалеете, ибо, пробудившись и начав действовать, мы пойдем быстро и далеко — дальше, чем вы думаете, и намного дальше, чем вам бы того хотелось».

И в самом деле грозное пророчество. Только взаправду ли эти слова принадлежат Вэнь Сяну? Или, может быть, Харт, одним из первых пустивший в оборот выражение «желтая опасность», просто использовал знаменитое пророчество о будущем Китая, приписываемое Наполеону Бонапарту? Согласно легенде, французский император, указав однажды на карте мира на эту большую часть Азии, изрек: «Пусть Китай спит, ибо когда Дракон проснется, он сотрясет мир».

Впрочем, на протяжении первой половины XX века Китай был скорее похож не на наполеоновского дракона, а на побитую собаку: страну опустошала сперва японская оккупация, а затем гражданская война между националистами и коммунистами. Однако после окончательной победы коммунистов и прихода к власти Мао страх перед грядущим господством Китая над миром вернулся. В 1964 году министерство обороны США выпустило пропагандистский фильм под названием «Милитаристские планы красных китайцев». Поверх саундтрека из воинственных, зловещих звуков духового оркестра голос диктора повествует о планах Мао «расчленить, окружить и завоевать». Заключение: «именно таким агрессивный коммунистический Китай и Мао Цзэдун представляют себе день, когда Пекин станет идеологическим центром порабощенного мира». От «желтой опасности» к «красной опасности»; цвета изменились, но смысл остался прежним.

И вот теперь мы имеем «китайскую капиталистическую опасность». В последние годы в литературе появилась популярная тема: западные лидеры, униженно склонившиеся перед своими китайскими коллегами. В романе «Супергрустная история настоящей любви» писатель-сатирик Гари Штейнгарт описывает будущее Соединенных Штатов, находящихся на грани экономической катастрофы, и китайских кредиторов, размышляющих, не настало ли уже время перекрыть Америке кислород. В этом сюжете прослеживается сходство с беллетризованным начальным эпизодом вышедшей в 2011 году книги Арвинда Субраманиана «Затмение», в котором президент США в 2021 году обращается за финансовой помощью в подконтрольный китайцам Международный валютный фонд. Впечатление от содержания книги усиливается картинкой на обложке, на которой изображен Барак Обама, пожимающий руку и одновременно кланяющийся бывшему китайскому президенту Ху Цзиньтао.

Еще один поражающий воображение сюжет содержится в книге стэнфордского историка Иана Морриса «Почему Запад господствует — пока». В отличие от Штейнгарта и Субраманиана Моррис обращается не к будущему, а к прошлому. Он открывает свою амбициозно заявленную всемирную историю человечества воображаемой сценой в лондонских доках в стиле «как это могло бы быть», в которой королева Виктория отвешивает низкий поклон победоносному китайскому генералу. В показанной в 2012 году серии телевизионных фильмов о Китае историк Нил Фергюсон, отбросив иносказания, напрямик заявляет: «Нам придется склониться перед новыми азиатскими хозяевами».

«Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись», — писал Киплинг. Однако в наш век родился новый трюизм, формула, без которой не может обойтись ни одна серьезная работа на тему геополитической премудрости: «Центр силы перемещается с Запада на Восток». Эта фраза или ее вариации встречаются в бесчисленных газетных статьях, отчетах аналитических центров и речах политических деятелей. Они несут на себе печать интеллектуальной значительности и кажутся столь же необходимыми, как «Аминь» в конце молитвы. Эти же слегка элегические слова осеняют разговоры за обеденными столами и барными стойками. Идея о том, что будущее принадлежит Китаю, является неотъемлемой частью общепринятых взглядов.

Инвесторы и финансовые аналитики поют ту же песню. «Девятнадцатый век принадлежал Англии, двадцатый век принадлежал Соединенным Штатам, а двадцать первый век принадлежит Китаю. Инвестируйте соответственно». Таков совет самого успешного в мире приобретателя акций Уоррена Баффетта. И банкиры, и промышленные магнаты, как мы могли убедиться в предыдущей главе, послушно выстраиваются в очередь, чтобы вознести хвалу «веку Китая».

И это не просто перераспределение экономических сил. Нам говорят, что Китаю присущи имперские устремления. Согласно американскому политологу-теоретику Роберту Кагану, у Китая «душа девятнадцатого века». Это означает, что страна «исполнена националистической гордыни, амбиций, обид и поглощена идеей территориального владычества». С другой стороны, бывший советник Белого дома рейгановской эпохи Стефан Халпер считает, что в основе современного китайского империализма лежит не столько идеология, сколько прагматические соображения. Он доказывает, что китайская компартия должна поддерживать в сознании народа легитимность своего правления, что может быть достигнуто только за счет устойчивого экономического роста, а это, в свою очередь, заставляет ее «эксплуатировать и присваивать» принадлежащие остальному миру природные ресурсы.