тогда мне хотелось стать именно тем плохим парнем, который покорит ее сердце. Вот результат, – указывает на место татуировки.

– Тебе не говорили, что ты придурок?

– И не раз. Жена, например, бывшая, часто. – В его глазах мелькает отголоски боли. Меня удивляет, что видеть, объяснять, понимать должен он, но делаю это почему-то я. Мы будто специально собрались поделиться, во что превратилась наша жизнь.

– Не должен говорить, но, – повторяю я его фразу.

– Я думал ты другой. Тут моя программа дала сбой. Я увидел тебя законченным эгоистом, выпендрежником и излишне самоуверенным хамлом.

– И почему передумал?

– Не знаю. Понял позже, что внутри тебя идет борьба. Ты сражаешься с самим собой. И ведь никто о ней и не знает, об этом самом сражении. Это делает тебя живым, Навицкий. Может, ты хам и эгоист, но точно не выпендрежник.

– Слушай, ну я так тоже могу. За своими шутками, алкоголем, напускным весельем прячешь свою боль. Вывод – ты человек. – Смотрю на него вопросительно. На какое-то время мне начинает казаться, что Кречетов не пьян, просто притворяется. Настолько трезвый у него был взгляд.

– Хм, хорош. А знаешь, что мне сказала жена, бывшая, напоминаю? Что я не человек, я сканнер. – Кречетов грустно смеется, – Я сканнер, бл*ть! Помогаю только другим.

Наливаю порцию из бутылки, что решили взять у бармена, и протягиваю ему.

– По ходу тебе реально нужнее.

Какая-то у нас странная беседа получается. Мы не знаем друг друга. Уверен, это случайная встреча в баре. То ли всему виной алкоголь. Он, как говорится, сближает. То ли просто и ему, и мне хочется выговориться. А может, отвлечься. Сейчас уже ни в чем не уверен.

Вижу сообщение от Милы. Завис даже на мгновение. Думаю, что ответить. Что-то романтичное? Что скучаю? Хочу к ней? Все не то. Примет ли она такого слабака?

Даже сознаться ей боюсь. Стыдно. И просто убираю телефон.

Поворачиваю голову влево. Макс сидит и наблюдает за той дамочкой. Кавалер ее сменился. Теперь вместо него грузный мужчина восточной внешности. И боюсь представить, какие мысли у Макса сейчас бродят в голове. Свои то пугают.

Он ухмыляется и мажет по мне взглядом. От его алкогольного опьянения не остается и следа. Передо мной серьезный мужчина, готовый слушать не менее серьезный разговор.

– Говори. Или спрашивай. Что хотел?

Слова уже сформировались в предложения. Они в свою очередь в текст. Он простой, но, сука, болючий. Ведь каждый произнесенный звук – игла. Она вышивает слово насквозь своими стежками. Это слово – страх.

Дыхание сразу учащается, перед глазами бегают мушки, а ладони потеют.

– Я не могу участвовать в гонках. Черт, четыре года. Так мечтаю вернуться. А как сажусь – авария перед глазами. Мне страшно. И в начале заезда, и уже на скорости. Пока это все не достигнет пикового значения. Дальше – картинки той аварии, тормоз, и мне становится плохо. Физически. Последний раз я блеванул и валялся на трассе, что встать мне помогали.

И я рассказываю ему все. Каждую минуту того дня, каждый свой шаг и мысль. Нити начинают распускаться. Проколы от иглы еще кровят и ноют. Но дышать становится легче.

– Знаешь, какое самое опасное чувство? Вина. Оно разрушает тебя изнутри. Ты сам себя уничтожаешь. Вы с Милой оказались очень похожи в этом. Взяли на себя то, в чем не виноваты.

Мы выходим из бара и бредем куда-то в сторону аллеи. Походка у меня неровная. Того и гляди могу упасть. Но изо всех сил стараюсь идти ровно и смотреть под ноги. Кречетов все-таки если и не пьян, то слегка нетрезв. У него просто есть какой-то способ как не выглядеть пьяным.

На улице свежо. Я делаю глубокий вдох и прикрываю глаза. Перед ними вертолеты, и я пошатываюсь. Кречетов ловит меня и не дает упасть.

– Идем, Навицкий. – Голос спокойный, того и гляди сказочку будет сейчас рассказывать.

И я как мальчишка подчиняюсь. Хотя он мне никто, даже не друг, просто случайный знакомый, который отчего-то помогает мне и направляет.

Садимся на лавочку, и я откидываюсь на нее и снова пытаюсь прикрыть глаза. Хочется вспомнить звездное небо в Дубровнике, на которые мы с Милой смотрели. А чувствую опять тошноту и головокружение. Романтик из меня так себе выходит.

– Чего мы ждем?

– Пока просто ждем. – Равнодушно хмыкаю. Мне в целом и так сидеть неплохо.

Вдоль аллеи идет пара: мужчина и женщина. Из-за скудного освещения сложно определить возраст. Женщина что-то оживленно доказывает тому мужчине. Голос громкий, довольно высокий. Она словно читает ему нотацию как непослушному мальчишке. Стало даже жалко. Поворачиваю голову вправо. Кречетов наблюдает за ними, внимательно и не отрываясь. Мы словно тайные зрители этого спектакля.

Мужчина слегка отстает от своей женщины. Потом она резко останавливается и смотрит с укоризной. Картина печальная. И грустная. А потом уходят. Оставляя после себя неприятный осадок.

Кречетов хотел, чтобы мы подслушали их разговор. Мерзко на душе от этого. Никогда не любил быть свидетелем чужих ссор. Словно искупался в помоях.

– И зачем это было нужно?

– Ты так и не понял?

– Честно говоря, нет.

– Хорошо, объясню. Точнее расскажу тебе их историю, какой увидел ее я. Перед нами был мужчина, он по всей видимости работает в какой-то компании. Назовем ее просто “Компания N”. Трудится на благо нашей родины и на благосостояние своей семьи. Стандартная ситуация, ничего необычного. Но его женщина решила провести этот вечер с ним вместе, вдвоем. Повод нам неизвестен. И тут вмешался случай: у него не получилось. Работа оказалась важнее. Из-за этого сорвались их планы, а именно поход в театр. Следствие – испорченное настроение, невкусная еда в ресторане и чувство вины. Он – вина всему произошедшему. Понимаешь?

– Не особо.

– Он решил, что в ответе за ее настроение, за еду в ресторане, за свое непредвиденные обстоятельства на работе. И винит себя во всем этом. Но это не так.

– Ты сравниваешь аварию и рядовую бытовую ситуацию? – начинаю злиться.

– Я показываю тебе, как может выглядеть чувство вины и откуда оно может взяться. Не самый удачный пример, но уж какой попался. Суть от этого не меняется, Глеб. Тот мужчина винит себя в том, в чем не виноват. Иногда вмешивается случай.

– Что ж так сложно то? – зарываюсь пальцами в волосах.

– После виски должно же быть легче, нет?

Мы просидели так еще какое-то время. Обсуждали и это пресловутое чувство вины, что гниет внутри меня и на дает жить. Ведь с гноем внутри дышать, радоваться, просто