– А ты не откажись принять от меня отпущение грехов,Витторио, – отозвался он. Голос его окреп, и мне показалось, что онрасправил плечи. – Витторио и Урсула, примите от меня отпущение грехов.

– Нет, отец, – сказал я. – Мы не можемпринять его. Мы не хотим его.

– Но почему же?

– Потому, отец, – с доброй улыбкой ответилаУрсула, – что собираемся согрешить снова, и как можно скорее.

Она не лгала.

Мы добрались в ту ночь до замка моего отца. Нам не составилоникакого труда совершить такое путешествие, но оно оказалось бы трудной задачейдля смертного, и ни слова не донеслось до заброшенной фермы о том, что угрозанападения ночных демонов, этих вампиров Флориана, уже миновала. И в самом деле,скорее всего, мои владения все еще оставались безлюдными, ибо горожанам,бежавшим из Санта-Маддаланы, прошедшим через горы и спустившимся в долину,рассказывали ужасающие истории.

Однако довольно скоро я выяснил, что огромный замок моегосемейства был заселен новыми постояльцами. В нем прилежно трудилось целоеполчище военных и чиновников.

Переправляясь тайно, после полуночи, через высокуюкрепостную стену, мы увидели, что все мои покойные родственники надлежащимобразом похоронены или уложены в приличествующие им каменные гробы подцерковью, а все огромные богатства нашей семьи, вся роскошная утварь из домаисчезла. Лишь несколько подвод из тех, которые должны были уже передвигаться кюгу, оставались в крепости.

Горстка постояльцев, спавших в помещениях дворецкого примоем отце, оказались счетоводами из банка Медичи, и, осторожно, на цыпочках,прокравшись в одну из комнат, в неясном свете звездной ночи, я рассмотрелнесколько документов, оставленных ими для просушки.

Все наследие Витторио ди Раниари было собрано и занесено всписки, после чего вывезено во Флоренцию для надежного хранения у Козимо дотого времени, пока Витторио ди Раниари не исполнится двадцать четыре года и онв связи с этим обстоятельством сможет возложить на себя ответственность за своидействия, как подобает мужчине.

Всего несколько солдат спали в казармах. Всего нескольколошадей размещалось в конюшнях. Всего несколько слуг и помощников оставалисьпоблизости от своих господ.

Видимо, громадный замок, не имевший стратегического значенияни для миланской, ни для французской, ни для папской администрации, как и длясамой Флоренции, не подлежал восстановлению или ремонту, его просто закрыли.

Задолго до рассвета мы покинули дом моего отца, но перед темя простился с его могилой.

Я знал, что вернусь туда. Я знал, что скоро деревья сноваподнимутся по горе до самых крепостных стен. Я знал, что скоро высокая травапробьется сквозь трещины и расселины в камнях. Я знал, что вскоре человеческиесущества утратят всякую привязанность к этому месту, как утратили любовь комногим другим руинам по всей стране.

Тогда я и возвращусь. Я должен сюда вернуться.

В ту ночь мы с Урсулой охотились на нескольких разбойников вокрестных лесах, весело смеялись, когда их поймали и стащили с лошадей. То былопо-старинному необузданное пиршество.

– А куда теперь, мой Властитель? – спросила меняневеста незадолго до наступления утра. Мы снова нашли пещеру для укрытия,глубокое и тайное убежище, густо поросшее колючим кустарником, едва нерасцарапавшим нашу упругую, молодую кожу. Там, за завесой из дикой голубики, мымогли скрыться от посторонних глаз и от палящих лучей огромного встающегосолнца.

– Во Флоренцию, любовь моя. Мне необходимо быть там. Ана городских улицах мы никогда не будем страдать от голода, нас никто непоймает, и там есть некие вещи, которые я должен видеть собственными глазами.

– Но что тебя там интересует, Витторио? – спросилаона.

– Живопись, моя любовь, живопись. Мне нужно увидетьангелов на полотнах. Я должен… встретиться с ними, как это уже бывало.

Урсула успокоилась. Она никогда не видела этотвеличественный город – Флоренцию. При всей своей порочной приверженности ктрадициям и дворцовым манерам, в наших горах она вела себя сдержанно и теперьлежала рядом со мной, грезя о свободе, о сверкающих синих, зеленых и золотыхоттенках, столь разительно отличающихся от темно-красного, которого она все ещепридерживалась в своих одеждах. Она лежала, полностью доверившись мне, а что доменя самого, то я не верил уже ни во что.

Я только слизывал человеческую кровь с губ и раздумывал,сколь долго я смогу пробыть на этой земле, до того как кто-нибудь снесет мнеголову быстрым, уверенным взмахом меча.

Город Флоренция был охвачен волнениями.

– В чем дело? – поинтересовался я.

Комендантский час наступил уже довольно давно, но никто необращал на это обстоятельство ни малейшего внимания, и огромная толпа студентовскопилась в Санта-Мария Маджоре – в кафедральном соборе – на лекциифилософа-гуманиста, убеждавшего, что Фра Филиппо вовсе не был развратником.

На нас никто не обращал особого внимания. Мы рано поели загородом и надели тяжелые мантии, а потому едва ли можно было заметить что-тонеобычное, кроме узкой полоски бледной плоти.

Я вошел в церковь. Толпа доходила почти до самых ворот.

– В чем дело? Что случилось с этим великим живописцем?

– Ох, с ним уже покончено, – ответил мне какой-точеловек, не потрудившись даже взглянуть на меня или на изящную фигуру Урсулы,прильнувшей ко мне.

Этого человека слишком занимала личность лектора, стоявшегоперед толпой, голос которого четко отдавался эхом в ошеломляюще громадном нефе.

– В каком смысле – покончено?

Приготовившись выслушать ответ, я продвинулся немного глубжев густой, отвратительной человеческой толпе, таща за собой Урсулу. Она все ещеиспытывала стеснительность в таком огромном городе и, кроме того, никогда небывала в кафедральном соборе подобных размеров за все более чем две сотни летсвоей жизни.

И снова я задал тот же вопрос двум юным студентам, мгновеннообернувшимся, чтобы мне ответить, этим двоим модно одетым мальчикам летвосемнадцати, каких во Флоренции в те времена называли бычками. Для юношей втаком возрасте наступала трудная пора: слишком взрослые, чтобы оставатьсядетьми, как я, и слишком юные, чтобы стать мужчинами.