Внезапно двери отворились с мягким звуком почти бесшумнохлопнули по стене, и я увидел прямоугольник внутреннего помещения, широкую, нонеглубокую комнату, уставленную сверкающими холстами, сияющими великолепнымикрасками в свете множества зажженных свечей, которых хватило бы и дляепископской мессы.

У меня перехватило дыхание. Я крепко прижал Урсулу к себе,положил руку ей на затылок, чтобы обратить ее взгляд в нужном направлении.

– Вот там они оба – «Благовещения»! – прошепталя. – Видишь ангелов, коленопреклоненных ангелов, вон там и вон там,ангелов, вставших на колени перед Девой?

– Я вижу их, – произнесла она с благоговением вголосе. – Ах, они еще более прелестны, чем я ожидала увидеть! – Онасжала мне руку. – Не плачь, Витторио. Твои слезы могут быть оправданы лишьвеликолепием этих полотен – только им.

– Ты так считаешь, Урсула? – спросил я. Глаза моинастолько затуманились слезами, что я едва смог увидеть плоские фигурыколенопреклоненных Рами-эля и Сетия.

Но пока я пытался прояснить зрение, равно как и собраться смыслями и проглотить болезненный ком в горле, это чудо – чудо, которого ябоялся больше всего на свете, но при том страстно желал увидеть, которого стольжаждал, – наконец свершилось!

На полотне они проявились одновременно, мои одетые в шелкабелокурые ангелы с нимбами над головами, чтобы высвободиться из плотныхпереплетений ткани самого холста. Они обернулись, сначала взглянули на меня, азатем стали перемещаться, уже не плоские изображения, но объемные фигуры, и вконце концов вышли за пределы картины и ступили на каменный пол мастерской.

По изумленному вздоху Урсулы я догадался, что она видела теже четкие стадии их чудодейственных превращений. Ее рука невольно притронуласьк губам.

На их лицах не было ни гнева, ни печали. Они простовнимательно вглядывались в меня, но в их глазах я прочел всю силу порицания, скоторой когда-либо сталкивался.

– Накажите меня, – прошептал я. – Накажитеменя, лишите зрения, чтобы мне никогда не пришлось увидеть снова вашу красоту.

Очень медленно Рамиэль отрицательно покачал головой. И Сетийтакже согласился с ним. Они стояли рядом, как всегда босые, их роскошныеодеяния казались слишком легкими для движений в густом воздухе, и онипо-прежнему не сводили с меня глаз.

– Тогда как же вы поступите? – спросил я. –Чего я заслужил от вас? Почему же я могу видеть вас и даже теперь способенсознавать ваше великолепие? – Я снова сотрясался от детских, неудержимыхрыданий, невзирая на то что на меня пристально смотрела Урсула, на то, что онас молчаливой укоризной пыталась сотворить из меня взрослого мужчину.

Я просто не мог остановиться.

– Как мне быть теперь? Как смогу я видеться с вами?

– Ты всегда будешь нас видеть, – спокойно,равнодушно проговорил Рамиэль.

– Всякий раз, когда посмотришь на одно из его полотен,ты увидишь нас, – сказал Сетий, – или увидишь подобных нам.

Их слова не содержали ни малейшего намека на осуждение. Вних звучала все та же прелестная чистота и доброжелательность, которой онивсегда одаривали меня.

Но на этом видение еще не закончилось. Позади них постепеннопроступали мрачные черты обоих моих собственных хранителей, этой внушительнойпары, словно выточенной из слоновой кости и облаченной в унылые синие одежды.

Какими жестокими показались мне их глаза, какимипроницательными, какими презрительными, хотя и лишенными той страстности, какаясвойственна обычным людям. Каким ледяным и отстраненным был их взгляд!

У меня дрожали губы. Я едва сдерживал крик. Ужасающий крик.Но я не осмеливался растревожить ночь, окружавшую меня, бесконечную ночь,повисшую над тысячами наклонных красночерепичных крыш, над холмами и сельскимиокрестностями, в холодном свете бесчисленных звезд.

Внезапно все здание начало содрогаться. Оно сотрясалось, ивсе холсты, купающиеся в сверкающем свете пламенеющих свечей, заблисталивеликолепием, будто пробужденные содроганиями самой земли.

Мастема явился прямо передо мной, и мастерская, будтосметенная куда-то вдаль, расширилась, углубилась, и все менее значительныеангелы оказались где-то позади него, словно их снесло беззвучным неукротимымветром.

Потоки света отражались его громадными золотыми крыльями,которые, постепенно расправляясь, заполонили все уголки все еще раздвигавшегосяпространства, его красный шлем сверкал словно расплавленный. Мастема вынул изножен свой меч.

Я отпрянул назад, заслонив собой Урсулу. Я подтолкнул ее кхолодной, влажной стене и зажал там, у себя за спиной, надежно защитивпростертыми назад руками, чтобы удерживать ее, чтобы ее нельзя, простоневозможно было отнять у меня.

– Ах, – сказал Мастема, кивая головой и улыбаясь.Меч был уже занесен вверх. – Стало быть, теперь ты готов провалиться в ад,лишь бы не видеть, как погибнет она!

– Именно так! – вскричал я. – У меня нетвыбора.

– О нет, у тебя есть выбор.

– Нет, только не ее, не убивай ее. Убей меня и отправьтуда, ладно, но дай ей еще один шанс…

Урсула рыдала у меня за плечами, пальцами вцепившись мне вволосы, ухватившись за них, словно видела в них свое единственное спасение.

– Отправь меня туда, и сейчас же, – решительносказал я. – Давай, порази меня в голову, и я предстану перед судомГоспода, чтобы умолять о ее спасении! Пожалуйста, прошу тебя, Мастема, убейменя, но пощади ее. Она не ведает, как просить прощения. Пощади ее хоть на этотраз!

Держа меч над головой, он протянул руку, схватил меня заворот и дернул к себе. Я почувствовал, что Урсула прижалась ко мне. Онсклонился надо мной и смотрел вниз своими лучезарными глазами.

– И когда она это постигнет и когда этому же научишьсяты сам?

Что мог я ответить? Что мог я поделать?

– Я научу тебя, Витторио, – сказал Мастема тихим,кипящим от раздражения голосом. – Я научу тебя, чтобы каждую ночь в своейжизни ты знал, как просить прощения. Я научу тебя.

Я ощутил, что поднялся над землей, чувствовал, как моиодежды раздуваются ветром, чувствовал ее крошечные руки, ухватившиеся за меня,и тяжесть ее головы у себя на спине.

Нас тащили сквозь все улицы, и вдруг перед нами возниклагромадная толпа из праздных смертных, только что вывалившаяся из винной лавкитолпа пьяных, радостно гогочущих людей, огромное скопище распухших отнепробудного пьянства лиц в развевающихся на ветру темных одеждах.