Когда ее губы соскользнули с моей шеи, у меня возниклоощущение, будто ее душа овладела всеми членами моего тела, воцарилась во всехмоих органах, которые одновременно принадлежали и взрослому мужчине, и ребенку.

– Ох, любовь моя, мой дорогой, неостанавливайся. – Солнце отплясывало, словно сбившись с толку, в ветвяхкаштановых деревьев. Она открыла рот, и из него струями хлынула кровь, словнооткуда-то из глубины меня настиг этот кровавый поцелуй. – Прими ее отменя, Витторио.

– Все твои прегрешения вошли в меня, мое божественноедитя, – сказал я. – О Господи, помоги мне. Яви свою милость. Мастема…

Но вырвавшееся слово оказалось совершенно неразборчивым. Ротнаполнился кровью, и это было отнюдь не то зелье – вовсе не смесь каких-торастворов, как зелье в монастыре, – это была та самая обжигающая,волнующая сладость, которой впервые она одарила меня, коснувшись своим самымнежным и ошеломляющим поцелуем. Только на этот раз она хлынула в менянеудержимой струей.

Ее руки оказались подо мной. Они подняли меня. Казалось,кровь не различает вен внутри моего тела, она залила даже мои конечности, плечии грудь, утопила в себе и оздоровила даже само мое сердце. Я неотрывно смотрелна мелькающее, забавляющееся солнце, ощущал ослепляющее и ласковоеприкосновение ее волос к глазам, но продолжал вглядываться сквозь золотистыепряди. Дыхание мое стало прерывистым.

Кровь хлынула вниз, потекла по ногам и заполнила их до самыхпальцев. Тело мое наполнилось новыми силами. Мой член неутомимо вонзался в нее,и снова я ощутил ее почти неуловимую тяжесть, ее гибкие руки, крепко охватившиеменя, притягивающие меня к себе, скрестившиеся подо мной, ее губы, впивавшиесяв мои.

Глаза мои напряглись, расширились. Их наполнил солнечныйсвет, а затем веки сомкнулись. Несмотря на это, зрение мое невероятнообострилось, а сердцебиение отдавалось гулким эхом, как если бы мы ужеоказались не на пустынном лугу, и звуки, исходящие из моего вновьвозродившегося, преображенного тела, столь переполнившегося ее кровью,отражались теперь от каких-то каменных стен!

Луг пропал, а быть может, его никогда и не было. Над нами впрямоугольнике сгустились сумерки. Я лежал в склепе.

Я поднялся, сбросив ее с себя, и она вскрикнула от боли. Явскочил на ноги и уставился на свои бледные руки, распростертые передо мной.

Ужасающий голод ощутил я внутри – свирепый, грызущий!

Я вгляделся в темно-пурпурное зарево над собой и вскрикнул.

– Ты сделала со мной это! Превратила меня в одного изтебе подобных!

Урсула рыдала. Я повернулся в ее сторону. Она согнулась,приложив руку ко рту, и с плачем бросилась от меня прочь. Я помчался за ней.Она бегала, словно загнанная крыса, кругами по всему склепу и вскрикивала:

– Витторио, нет, нет! Витторио, не оскорбляй меня!Витторио, я сделала это ради нас обоих; Витторио, теперь мы свободны. Господи,помоги мне!

И тут она взлетела вверх, едва не задев мои распростертыеруки, и поднялась в церковь над склепом.

– Проклятая ведьма, ты, маленькое чудовище, мерзкаягусеница, ты усыпила меня своими обманами, своими хитростями ты превратила меняв одного из вас, ты сделала это со мной! – Мои гневные вопли, отраженныеэхом, накладывались друг на друга, пока я копошился в полной темноте,разыскивая свой меч. Затем я разбежался, чтобы набраться сил, тоже резкоподскочил вверх и обнаружил, что стою на полу церкви, а она парит у алтаря,проливая сверкающие слезы.

Она отпрянула выше, к бордюру из красных цветов, едваразличимых при звездном свете, проникавшем в церковь сквозь потемневшие окна.

– Нет, Витторио, не убивай меня, прошу. Не надо, –рыдала и завывала она. – Я ведь еще почти дитя, как и ты сам, прошу тебя,не надо.

В неописуемой ярости я рванулся к ней, и она поспешноотлетела подальше, в самый конец святилища. Я запустил мечом в статую Люцифера– та зашаталась и с грохотом скатилась с постамента, разбившись о мраморный полпроклятого капища.

Она отлетела еще дальше, пала на колени и распростерлавперед руки, в отчаянии тряся головой, так что пряди волос метались из стороныв сторону.

– Не убивай меня, не убивай меня, не убивай меня! Тыотправишь меня в ад, если убьешь… Не убивай меня!

– Проклятая! – стенал я. – Проклятая! –Слезы лились из моих глаз столь же щедро, как у нее. – Я жажду крови, ты,несчастная. Я жажду крови и чую их запах, запах этих рабов в голубятне. Я ужемогу ощущать их запах, их кровь, будь ты проклята!

Я тоже упал на колени. Распростерся на мраморе и отпихнулногой в сторону осколки разрушенной фигуры ужасавшего меня идола. Взмахнувмечом, я вспорол кружево алтарного покрова и сбросил его на пол – масса красныхцветов посыпалась с алтаря вниз, так что я смог в отчаянии перекатываться по ним,погружаясь лицом в нежные лепестки.

Последовала долгая тишина, ужасающая, наполненная лишь моимивоплями, я ощущал прилив собственных сил, ощущал его даже в изменении тембрасвоего голоса и в мощи руки, державшей тяжелый меч без малейшего напряжения, ичувствовал, что в этой безболезненной тишине, в которой я оказался, должно бытьхолодно, но холода не было, была лишь прекрасная прохлада.

Она превратила меня в могущественное существо!

Я ощутил какой-то тонкий аромат. Взглянул вверх. Онаоказалась прямо надо мной – нежное, любящее существо, какой и была на самомделе, с глазами, сияющими теперь звездным светом, такими сверкающими, такимиспокойными и совсем не осуждающими. На руках у нее было крошечное человеческоесущество, неразумное, не сознающее грозящей ему опасности.

Какой розовый, какой сочный был этот малыш, словнозажаренный поросенок, поднесенный к моим губам: после поджаривания на костре онпузырился кипящей кровью смертных и был полностью готов к употреблению.

Он был обнажен и непомерно худ, его дрожащая грудка весьмаподрумянилась, а волоски, черные, длинные и шелковистые, обрамляли простодушнуюмордочку. Казалось, что он дремлет или разыскивает кого-то в потемках – бытьможет, ангелов?

– Испей, мой дорогой, испей из него, – уговаривалаона, – и тогда обретешь такое могущество, что сумеешь доставить нас обоихк милостивому Отцу для исповеди.

Я смеялся. Вожделение к этому слабоумному младенцу, лежащемупередо мной, было почти невыносимым. Но ведь он был для меня чем-то вроде целойновой книги, не так ли, которую я вполне смог бы усвоить, и потому я не спешаприподнялся на локте, всматриваясь ей прямо в лицо.

– К милостивому Отцу? Ты думаешь, мы должны явитьсяименно туда? И немедленно, сразу, мы оба?

Она снова принялась рыдать.