Раффаэлла молчит, а потом встает, идет в детскую и останавливается рядом с двумя мальчишками, которые смотрят по телевизору мультфильм. Они оба сидят с открытыми ртами, так захватывает происходящее на экране.

– Пока, я ухожу. Вы меня поцелуете?

Но мальчишки, естественно, не двигаются и даже не замечают стоящую рядом бабушку.

С порога детской доносится голос Баби:

– Если вы не попрощаетесь с бабушкой, выключу телевизор.

Тогда они пулей слетают с дивана и идут к Раффаэлле, которая встает на колени и дает себя поцеловать.

– Пока, ба!

И оба, счастливые, возвращаются к телевизору – посмотреть, чем закончится этот мультфильм.

Баби стоит у порога и открывает дверь квартиры как раз тогда, когда подходит ее мать.

– До свидания, мама.

– До свидания. До свидания, Даниэла! – кричит она, чтобы проститься издалека.

– Пока! – отвечает дочь из кухни.

Раффаэлла смотрит на Баби.

– Опекай сестру.

– Да ладно, мам, она прекрасно обходится и без меня. Все в порядке. Успокойся. Мы, разумеется, не сделаем ничего такого, что потом могло бы оказаться ошибкой…

– Она ее уже сделала и знает об этом, хоть и не хочет этого признать.

– Мама, прекрасный ребенок не может быть ошибкой. Он здоровый, смышленый, веселый. Это едва ли не самое прекрасное, что может случиться с женщиной, даже если рядом с ней нет мужчины.

Раффаэлла вызывает лифт, потом оборачивается и издали смотрит на этих двух мальчишек на диване. Они ее внуки, сыновья ее дочерей. Один из них – сын того агрессивного парня, которого ей так или иначе удалось отвадить от Баби, другой – сын непонятно кого. Но они оба очень красивые. Прямо как эта квартира.

– Лоренцо – идеальный муж. Держись за него. Если ты ищешь другое счастье всеми способами, то никогда его не найдешь.

– Да, мама, может, ты и права, но, если пытаться стать счастливым с помощью другого, то, думаю, несчастливы будут оба.

Раффаэлла входит в лифт и смотрит на свою дочь Баби, стоящую в дверях. Они смотрят друг на друга до тех пор, пока Раффаэлла не нажимает кнопку первого этажа.

– Послушайся меня, постарайся подарить братика Массимо или, во всяком случае, пытайся делать это почаще. Лоренцо этого заслуживает.

И дверь лифта закрывается до того, как Баби могла бы ответить.

Я вхожу в ресторан «Четыре зеленых поля» на улице Костантино Морина. Там все, как всегда. Картины, фотографии, перевернутые бокалы, висящие над стойкой, маленькие столики из темного дерева, крашеные стулья с закругленными спинками.

– Добрый день, – здороваюсь я с парнем за стойкой, который смотрит на меня без особого интереса. Здесь уже нет Антонио в его очках с толстыми стеклами, встречавшего всех приветливой улыбкой.

– Я пойду вниз, в бильярдную.

Парень кивает, не произнося ни слова. Может, он немой, но, в любом случае, неприятный. Мне не нравятся люди, делающие свою работу неохотно. Даже директора больших компаний – почему они не рискуют подыскать себе работу, которая бы их действительно удовлетворяла? Чего они ждут? Отмеренное нам время бежит неумолимо, и потом уже никто не сможет ничего сделать.

Я спускаюсь по последним ступенькам лестницы в подвальный этаж. И здесь тоже ничего не изменилось. По крайней мере, хоть в чем-то это заведение не нарушает моих воспоминаний. Я снимаю пиджак, вешаю его на вешалку, закатываю рукава моей белой рубашки бренда «Братья Брукс» и оглядываюсь в поисках кого-нибудь, с кем можно сыграть.

– Эй, Стэп! Думаешь, если заработал денег, то можно не здороваться? Мне говорили, что твои дела пошли в гору, но это нехорошо – становиться таким говнюком… и даже педиком, судя по тому, как ты одеваешься.

Я смотрю на типа, который произнес эту реплику. Он сидит за столиком один. Перед ним – наполовину выпитая бутылка пива и лежащая на пепельнице сигарета, догорающая сама по себе. У него седые волосы. На нем – куртка военного покроя, которая ему велика и которую он носит, несмотря на жару. Он покачивает головой то вверх, то вниз, как те искусственные и бесполезные собаки, которых ставят у заднего стекла своих машин, чтобы на них глазели, но не обгоняли. Я смотрю на него внимательней и внезапно его узнаю. Не может быть! Это же Сицилиец!

– Привет, Адельмо, как дела?

– Ты меня не сразу признал, а?

Он встает и идет ко мне. Мы здороваемся, как раньше: протягиваем друг другу правые руки и, сцепившись большими пальцами, сталкиваемся.

– Я в порядке, в порядке. Не так, как ты, но не могу жаловаться. Тебя не видели уже целую вечность. Знаю, что ты работаешь на телевидении, у тебя целая куча компаний, и ты даже купил себе особнячок в Прати.

Я смеюсь.

– Да кто тебе говорит всю эту чушь? Я занимаюсь своими делами. Пытаюсь развивать ту единственную компанию, которая у меня есть.

Сицилиец глядит на меня во все глаза. Похоже, он не особо мне верит, но меня, честно говоря, это не особенно волнует.

– А еще я знаю, что ты женишься!

– Ты приглашен, вы все приглашены.

– Да-да… Мне говорили. Может, меня не могли разыскать. Знаешь, чего только я не поменял… И не только адрес… – И он смеется, потом затягивается сигаретой и сразу же отпивает пива. Он похож на придурка; кто знает, что его подкосило. Кто-то мне говорил, что он измотан. Во всяком случае, он уже не в форме, как раньше.

– Ты не против сыграть в бильярд?

– Нет, Стэп, спасибо, я бы с удовольствием, но не могу, жду одного человека. Я даже пойду наверх; тот чувак, наверное, знает, что тут есть и подвальный этаж.

Он берет с собой пиво, оставляет сигарету в пепельнице и, покачиваясь, как тогда, идет к лестнице, но потом, поднявшись на несколько ступенек, оборачивается:

– Отлично, Стэп! Я был рад тебя увидеть. Если что, я как-нибудь загляну к тебе в офис.

– Заходи.

Он смотрит на меня и качает головой, словно заранее зная, что этого произойти не может. Представляю его себе в переговорной с директором отдела художественных фильмов, начальником студии «Ла-7» или директором Пятого канала… И в их компании он, Сицилиец, толкующий о чем-то нашем. При первом же отказе или просьбе объяснить подробнее он – я прямо это вижу – поступил бы так: схватил бы одного из директоров за горло. Или, что еще хуже, плюнул бы в лицо Джанне Кальви; я уж не говорю о том, что он мог бы при этом сказать. Но что он сейчас делает? Как живет? Что делает здесь, в «Четырех зеленых»? Я сюда пришел в приступе ностальгии, а он, наверное, бывает здесь каждый вечер. Несколько дней назад, проезжая по улице Тальяменто, у дверей клуба «Пайпер» я увидел Хука. Там, как и раньше, он работает вышибалой, но с одной небольшой разницей: у него уже нет волос, вырос живот, и он никого не боится. Но почему им так и не удалось оторваться от того времени, отказаться от тех привычек? Теперь они смотрятся почти нелепо. Это как татуировка на теле красивой женщины: в определенном возрасте она великолепна, потому что это символ бунтарства. Ты восхищаешься этой татуировкой, нанесенной на ее формы, тебя забавляет, какое место эта женщина для нее выбрала, но когда ты попытаешься представить, как она будет выглядеть среди складок ее дряблой кожи, эта же самая татуировка приведет тебя только в уныние.