Генри бросает взгляд на Саймона.

– Расскажи ему.

Саймон выглядит бледным… бледнее, чем обычно. И немного виноватым.

– Рассказать мне что? – спрашиваю я.

Тот прочищает горло.

– Да… Ну, ты знаешь, что я собирался открывать собственный бизнес…

Когда он не продолжает, я подталкиваю:

– И?

– Пироги.

Может быть, я все еще сплю?

– Пироги?

– Ага. Свежие и замороженные… их будут доставлять в любую точку мира. Мы собираемся надрать монополистам в этой сфере задницы. А ты ведь помнишь, как мне понравились пироги в «Амелии» во время нашего путешествия в Штаты, поэтому… я выкупил рецепты у отца Оливии. Все рецепты.

Меня все еще мутило.

– Сколько?

– Превышает шестизначную цифру.

Я медленно сажусь, пока внутри возрастает гнев.

– И ты не подумал о том, чтобы рассказать мне об этом?

Он потирает свой затылок.

– Мистер Хэммонд хотел сохранить все в тайне. Он приводил себя в порядок… проходил «двенадцать шагов» и все такое. Он хотел сделать Оливии сюрприз к ее возвращению домой, сообщить, что у бизнеса больше нет долгов и ей больше не придется работать не покладая рук. – Саймон съежился. – И черт, у меня никогда не получалось хранить секреты от Франни, поэтому я подумал, что лучше тебе не… – его слова затихают, когда он смотрит на меня. – Что ты натворил, Ник?

Что я натворил?

Осознание того, что я сделал, бьет меня, как удар лося по яйцам.

В тот же момент я вскакиваю на ноги и бегу по коридору, пока все отвратительные, сказанные мною слова эхом звучат в ушах. Рубашка расстегнута, ноги босые.

Но коснувшись ладонью дверной ручки, я понимаю… чувствую…

Ее здесь нет.

Я стою посреди комнаты Оливии; она стала именно ее, не «белой спальней» или «старой комнатой моей матери». А Оливии.

Сейчас это пустая комната Оливии.

Кровать застелена. Белые стены и мебель, которые выглядели вчера чистыми и светлыми, сейчас кажутся серыми и безжизненными. Я проверяю ванную и туалет (не знаю, зачем), но кроме нескольких упакованных дизайнерских нарядов там пусто. Любой ее след – шампунь, безделушки, маленькие резинки для волос – все исчезло.

Будто ее никогда здесь не было.

Я бреду обратно в спальню, где замечаю что-то блестящее. Кулон в виде снежинки. Он принадлежал ей, он был сделан для нее; я подарил ей его.

На память.

Даже если это было эгоистично с моей стороны, мне нравилась идея, что у нее было что-то осязаемое, что-то, к чему она могла бы прикоснуться, чтобы вспомнить меня… после.

Но она оставила его.

Намек был ясным.

Горничная проходит мимо двери в холле, и я рявкаю:

– Позови Уинстона сюда. Сейчас же!

Я держу кулон в ладони, когда Генри и Саймон – а затем и Фергус – прибегают.

– Когда? – спрашиваю дворецкого.

– Мисс Оливия уехала прошлой ночью.

– Почему мне не сказали?

– Вы велели ей уходить. Я слышал это собственными ушами. Весь дом слышал об этом.

Я вздрагиваю.

– Я просто выполнил ваш приказ, – с сарказмом добавляет он.

Не сегодня, старина.

Уинстон входит в комнату со своей вечной самодовольной ухмылкой. И мне хочется ударить его по лицу. Почему я не сделал этого вчера? Когда он предположил, что Оливия… Черт возьми, я идиот.

– Верни ее назад.

– Она уже прилетела в Нью-Йорк, – говорит Фергус.

– Тогда верни ее из Нью-Йорка.

– Она ушла, Николас, – замечает Саймон.

– И ты не можешь просто… – начинает Генри.

– Верни ее назад! – кричу я, достаточно громко, чтобы заставить оконные рамы дрожать.

– О, черт возьми. – Генри хватает меня за плечи. – Ты можешь приказать людям вернуть Оливию назад, и они вернут ее любыми необходимыми способами. А потом мы добавим «международный похититель» в твое резюме. Она не вещь, Николас. Ты не можешь приказать, чтобы ее доставили во дворец.

– Я могу делать все, что захочу, – шиплю я.

– Матерь божья, – вздыхает Генри. – Я так же себя веду?

Паника. Она поднимается в горле словно дым, душа меня и заставляя мои руки сжимать кулон, как спасательный круг. Из-за нее в голову приходят дикие мысли, и я говорю идиотские вещи. Потому что… что, если Оливия не захочет возвращаться? Что тогда я буду делать?

Без нее.

Мой голос превращается в пепел. Я еле шепчу.

– Она вернется с ними. Они все ей объяснят. Объяснят… что я ошибся. Что я прошу прощения.

Мой младший брат смотрит на меня, как на умалишенного, хотя, может, так оно и есть.

Саймон выходит вперед и берет меня за руку.

– Расскажи ей сам, мужик.

Если вы живете, как я, то не видите всю картину целиком, все варианты, потому что у вас никогда их не было. Вы видите только тот путь, который для вас выбрали.

Но время от времени даже самые надежные поезда сходят с рельсов.

* * *

– Принц Николас, вы не можете туда войти! – Кристофер выбегает из-за стола, пытаясь встать между мной и закрытой дверью в кабинет королевы. – Ваше Высочество, пожалуйста…

Я врываюсь в дверь.

Японский Император быстро поднимается, а его охранники хватаются за оружие. Император останавливает их рукой. Все это я вижу периферийным зрением. Потому что мои глаза направлены на королеву, и, если бы взглядом можно было убивать, Генри бы только что получил повышение.

– Пресс-конференция отменяется, – говорю я.

Не моргая, она плавно поворачивается к своему гостю.

– Пожалуйста, примите наши искренние извинения за заминку, император Химура. Подобному хамству нет оправдания.

Император кивает.

– У меня шесть детей, Ваше Величество. Я все понимаю, – на последнем слове он смотрит в мою сторону, и рефлекторно я опускаю подбородок и киваю – в знак уважения.

Моя бабушка смотрит за мое плечо в дверной проем.

– Кристофер, покажи императору Химура голубую гостиную. Я присоединюсь к нему через мгновение.

– Да, Ваше Величество.

Когда мы с бабушкой остаемся наедине, ее фасад безразличности падает, словно валун, катапультирующий вражескую стену.

– Ты сошел с ума?

– Я отменяю пресс-конференцию.