И так царевич закручинился, что в словах клятвенных оговорился. Молнией сверкнул на него взор отца, и под сводами древнего храма прозвучал голос Петра, словно в тревожной тиши гулко ударил медный колокол:

– Алексей! Чти присягу с должным вниманием, с точностью нарочитою!

Царевич задрожал всем телом. В рядах царских любимцев послышался злорадный шепот. И снова на смену медного царского голоса раздался в храме робкий, дрожащий голос царевича:

– Аще приступлю сию клятву, да не будет душе моей спасения вечного, да не будет памяти моей благословения, да не взыду на престол прародительский, да ввержен буду в гиену огненную…

Грозные мысли все сильнее и сильнее вырастают в мощном, непреклонном уме царя: «Буде царевич от моего дела отворотится, буде замыслит он Русь на старое повести – отрекусь я от сына своего, и вырву из сердца его на веки вечные».

Так в темном старинном храме стояли друг подле друга Русь новая, великая, грозная в своем шествии победном, и Русь древняя, робкая, побежденная, видящая свой конец неминуемый.

В. Лебедев

1

Весною 1707 года царь Петр Алексеевич во время своего пребывания в Москве поручил князю Федору Юрьевичу Ромодановскому заняться благоустройством острожного дела. И вот отправился Ромодановский осматривать застенки и тюрьмы московские. Прибыв в колодную тюрьму, он, в сопровождении смотрителя и стражи, прошел по всем коридорам ее, заглядывая в камеры и расспрашивая о преступниках.

Вдруг один из колодников говорит ему:

– Светлейший князь! Знаем мы, что ты человек набожный и богобоязненный, почитаешь память святых угодников, наипаче же чтишь святителя нашего Николая Чудотворца. Так вот, ради него-то, милосердного, окажи свою милость щедрую, отпусти меня домой на побывку – всего лишь на два дня.

– Что?! – изумленно воскликнул Ромодановский. – Да в уме ли ты, что решаешься просить об этом?

– Я в полном уме и памяти, – продолжал колодник. – Скажу лишь, что на моей родине очень почитают праздник вешнего Николы. Там в сельском храме есть престол угоднику. К тому же стосковался я по молодой жене и деткам малым. Обнять и расцеловать хочу их. Отпусти меня…

– Что это за человек? – спросил князь.

– Убийца царского воина.

– Какого?

– Убил преображенца, – пояснил смотритель. – Правда, совершил преступление в запальчивости…

Тем временем колодник продолжал:

– Милосердный князь! Действительно, я преступник большой. Каюсь в том пред людьми и Богом. А все-таки хотелось бы побывать на родине. Прошусь всего только на два дня, и будь уверен, что на третий день сам вернусь сюда.

Понравилась столь открытая речь арестанта князю, и спросил он его:

– А кто поручится в этом за тебя?

– Святой Николай Чудотворец, – отвечал заключенный. – Он, угодник Божий, будет порукою мне на случай соблазна.

Взглянул тут Ромодановский прямо в глаза арестанту, и что-то умильно-хорошее шевельнулось в его душе.

– Расковать и пустить его на два дня! – приказал он, махнув рукою в сторону колодника.

– Ваша светлость, – проговорил смотритель, – осмелюсь доложить… Обманет он вас. Ему бы только из тюрьмы выбраться, а там поминай как звали. Ведь для этих колодников нет ничего святого в мире. Краснобаить же они мастера.

Константино-Еленинские ворота московского застенка на рубеже XVI и XVII веков

Задумался тут Ромодановский… «В самом деле, – размышлял он, – раз только уйдет арестант из острога, где его искать потом?.. Может, и совсем не на родину просится, а так себе, на волю вольную… Эх, видно, погорячился я не в меру да приказ необдуманный изрек. Впрочем, что раз сказал, того уже не след ворочать, потому что Ромодановские своих слов назад не берут».

Еще раз взглянул тут князь в открытое лицо колодника и опять повторил:

– Освободить его из острога на два дня! Верю, что придет он назад к условленному дню. Святой поручитель не допустит обмана.

Колодник бросился к ногам доброго князя, а смотритель, угрюмый и мрачный, приказал страже расковать преступника.

2

В двадцати верстах от Москвы, в селе Никольском, праздник 9 мая[24] в полном разгаре. По окончании обедни народ высыпал из храма на базарную площадь. Там пестрой картиной расположилась уж ярмарка. Среди толпы, довольный и радостный, идет временно освобожденный арестант. На руках держит он красивого ребенка, крепко ухватившегося пухлыми ручонками за шею отца. А рядом идет статная молодица, ведя за руку шустрого мальчугана.

– Муженек ты мой горемычный, – говорит женщина, – не оставляй нас, сиротинок. Смотри, как хорошо и привольно на свободе… А там… Тюрьма, неволя… Правда, ты убил солдата царского. Но ведь сделал ты это без злого умысла, ненароком и нечаянно.

– Нельзя, родная! – отвечает арестант. – Я обещал…

– Мало ли что обещал ты в неволе острожной, – продолжала жена. – Если не вернешься к ним, то никто не сможет сделать ничего. Немедля убежим отсюда, уйдем на вольный Дон. Там заживем мы жизнью свободной. Сыны же наши поделаются казаками удалыми и за тебя царю-батюшке отслужат.

И задумался арестант под соблазнительные речи жены.

«Уйти на Дон… Зажить вольготно… Но так ли? И будет ли действительно хорошо там? А совесть?.. Тот святой поручитель, что сильней всякой тюрьмы и каторги земной?.. Что стану я делать, обманув его память святую? Все отымется тогда. Не станет ни удачи, ни радости, ни счастья. Иссохну и сгину я хуже раба подневольного. Недаром же князь сказал: «Святой поручитель не допустит обмана».

Затем снова под улещением любимой женщины начинал колебаться несчастный, и уже был близок момент, когда полная решимость бежать с семьей из родимого села овладевала им. Но там, в глубине души, что-то властно-мощное останавливало его, направляя разум к истине и правде. И, прислушиваясь к нему, молвил арестант:

– Нет, святитель Николай не допустит! Я должен поступить по правде и по совести.

И на другой день, прощаясь с семьей, сказал:

– Хотя тяжело мне расставаться с вами, зато чувствую, что совесть моя спокойна. Верю, что мой великий поручитель спасет меня от дальнейших бед и несчастий.

3

Через два дня он уже снова был в Москве и пришел в тюрьму за час до того момента, когда к ней подъехал Ромодановский.