Осень стояла дождливая, все пути для транспортировки тяжелой артиллерии, какие только были в болотистой Ингерманландии, оказались совершенно непроходимыми. А потому подвоз артиллерийского обоза сильно замедлился. Неизвестность того, когда он, наконец, прибудет к Нарве, заметно влияла на упадок духа войск, видевших перед собою далеко не отрадную перспективу стояния под дождем и в постоянной сырости, не имея при этом никаких средств для борьбы с близящимися холодами.

На часах

Об осадной артиллерии все еще не было вестей, а между тем уже и доставка провианта шла далеко не регулярно. Энергическая натура великого царя не в силах была вынести этого бездействия, и он внезапно уехал в Новгород для личных распоряжений о подвозе. Без государя же, при неизвестном войску иностранце-главнокомандующем, Дюке де Круа, прибывшим к армии прямо под стены Нравы и не пользовавшимся особенным расположением в войсках, было получено известие о движении Карла XII к осажденной крепости.

Знаменитый впоследствии фельдмаршал Борис Петрович Шереметев, по несчастной случайности, не удержал при Сикайоки шведского короля, поспешным отступлением, почти что бегством от его армии, создал в русских войсках преувеличенное представление и о численности ее, и о невозможности ей противостоять. Соединился он с главными силами всего только за десять часов до появления шведов, и прибытие потерпевшего поражение авангарда еще более усилило переполох в осадном корпусе, растянутом на огромном расстоянии, далеко не соответствующем наличным силам войска.

В довершение несчастья, за час до появления неприятеля перед аванпостами наших войск началась жестокая метель, совершенно скрывавшая движение противника. Русские полки, простоявшие под ружьем в течение всей ночи, – со времени прихода Шереметева – были уже утомлены. Между тем главнокомандующий все еще не выработал общего плана действий. И вот, когда шведы, предводимые лично королем-героем, нанесли первый решительный удар, то, кроме двух полков гвардии, все остальное войско, сплошь состоявшее из новобранцев, дрогнуло и пришло в смятение.

Началось уничтожение разрозненных частей тридцати семи тысячной русской армии…

Гвардейские полки защищались с мужеством отчаяния и, отбиваясь от шведов, дошли до самой Нарвы. Здесь они оказались настолько страшными противниками утомленных победителей, что даже рыцарски честный Карл позволил себе по отношению к ним некоторое вероломство. Он пригласил к себе для переговоров начальников отряда и, нарушая данное им слово об охране, захватил их в плен.

Тем не менее, перемирие состоялось, и гвардии был предоставлен свободный проход за Нарву. А вслед затем командиры всех остальных полков, орудия и весь обоз попали в руки к шведам…

Петр получил известие о поражении нашей армии в то время, когда он с новобранцами собирался идти из Новгорода к Нарве.

– Я знаю, что шведы еще не раз нас победят, – произнес он, хмуря свои густые брови, – но научимся, наконец, и мы их побивать…

2

Тяжело было России, еще не окрепшей и не освоившейся с новыми формами, в которые должна была выливаться видоизмененная царем-преобразователем народная жизнь; очень тяжело было перенести разгром нашей юной армии. Общие надежды на счастливый исход кампании, которыми провожали уходившие к северу войска, сразу рухнули, и теперь уже приходилось думать не о завоеваниях, а только лишь о том, как бы обезопасить свои границы от шведского вторжения.

Об этом, вероятно, и думали избранные государем люди, те сподвижники его, что и умом постигали и сердцем чуяли всю необходимость ломки старинного русского уклада и замены его новым, западным, единственно могущим сравнять Россию с быстро растущими ее соседями.

Большим кораблям – и плаванье большое… Так и тут. Таким, как Меншиков, о судьбе родины думать надлежит, а денщику государеву, Петру Рассохину, и о своей судьбе забот довольно.

В Ингерманландии, еще когда на Нарву наше войско шло, довелось ему из беды выручить русокудрую и голубоглазую Лизхен, уговорив товарищей не трогать лесной сторожки, в которой жила она со своей старушкой-матерью. Ничего ему тогда не сказала красавица, посмотрела только на него, но взгляд этот с тех пор всюду мерещился ему. Провожая государя в Новгород, опять с нею увиделся Рассохин. На этот раз перекинулись они несколькими словами, и так много сказали они в них друг другу, что Петруша, не раздумывая больше, намекнул девушке о свадьбе. Потупила тогда Лизхен голубые глаза свои, ярким румянцем занялось лицо ее, и чуть слышно прошептала она, что согласна. Только государево разрешение оставалось теперь получить, выждать, пока война окончится, да и честным пирком за свадебку… Но хоть и любил Петр Алексеевич Рассохина, а все же не решился тот тревожить государя по такому пустому делу, когда все мысли его были заняты плохо ведущейся осадой и неладами в армии. Приходилось выжидать иного, более благоприятного для этой цели времени.

Думал тогда Рассохин, что долго не придется ему ждать. Задержит де Шереметев со своими полками войско шведское, русские приступом Нарву возьмут, и тогда самая пора наступит, чтобы счастливого государя о своем собственном счастье попросить.

Но зло посмеялась судьба и над широкими замыслами московского царя, и над планами его верного слуги.

В Москве уже ждала голубоглазая Лизхен своего суженого, когда дошли до Новгорода злые вести о неслыханном поражении русских войск. Тяжело было узнать об этом Петру Рассохину, но нечего греха таить, не столько горевал он за родину, царя и за товарищей, сколько кручинился о собственной судьбе. Когда угодно можно было бы надеяться получить от государя разрешение жениться, но только не теперь…

Хорошо еще, если одной дубинкой дело обойдется, а то и хуже может выйти. Прекрасно понимал это Петруша и мужественно боролся с самим собой. Но голубые лучистые глаза по-прежнему мерещились ему, по-прежнему милый голос слышался…

Однако ж в Новгороде он еще кое-как пересиливал себя, но зато, едва только государь вернулся в Белокаменную, как Рассохину невмоготу стало. Выждал он момент, когда на хмуром и озабоченном лице царя, точно луч солнечный, слабая улыбка показалась, и одним духом все выпалил…

Сказал и, не получая ответа, замолчал, не смея глаз поднять. А когда, наконец, отважился и посмотрел на государя, то похолодел при виде его грозно нахмуренного лба.

– Неладное затеял, – произнес Петр холодно, подавляя в себе готовый прорваться наружу гнев. – Невовремя… Да и добро бы на своей, а то на чужеземке… Пока со шведами не рассчитаемся, всего бояться надобно… И думать не моги…

Он пристально посмотрел в глаза побледневшему Рассохину и отвернулся от него…

3

Сильно задумался государь, да и было ему, над чем думать. После несчастного сражения, в котором мы потеряли все свои орудия, прежде, чем возобновлять войну, необходимо было обзавестись новой артиллерией. Будь деньги, это не составило бы особой трудности, но денег не было и не у кого было их занять. Все европейские державы, встревоженные быстрым развитием своего восточного соседа, открыто радовались происшедшей катастрофе, и русским посланникам немало пришлось поработать над ослаблением произведенного ею впечатления.