С этими словами старик показал Измайлову увесистый кулак и тяжелой походкой направился к дому.

Долго с непокрытой головой стоял Измайлов и смотрел ему вслед.

– Ладно, – произнес он, наконец, нахлобучивая шапку, – тоже и мы не лыком шиты. Посмотрим, чья возьмет!

5

Бедной Настеньке было запрещено выходить из своих горниц и приказано было готовиться к поездке к Новому году в Коломну.

Настенька горько заплакала. Она так мечтала об этом приближающемся празднике, так много ждала от него… Впервые в жизни слышала она речи, от которых замирало ее сердце. Еще сегодня, когда приехал Измайлов и гулял с нею по саду, она поняла, как дорог ей этот человек. И он ясно намекнул ей, что надеется на вечное счастье с ней. И вместо всего этого – монастырь, суровая тетка, а потом снова эта скучная, однообразная жизнь взаперти, с мамушками да сенными девушками, пока отец не найдет ей жениха. Себе, а не ей по сердцу.

Было о чем поплакать Настеньке, но девичий ум изворотлив…

Когда все было готово к отъезду боярышни и сам боярин пошел сообщить ей об этом, он застал свою дочку в постели. Настенька лежала пластом, с закрытыми глазами, по-видимому, никого не узнавая. Около нее суетились мамушки. Испуганный боярин послал за лекарем, но почему-то лекаря не нашли. Чему боярин был даже рад, так как не верил никаким лекарям. А бабка Анфиса обещалась к утру поставить боярышню на ноги.

Боярин пошел к себе.

Измайлов же не терял времени.

Царь действительно был нездоров, и Измайлов, как царский денщик, в эту ночь должен был дежурить при нем. Несмотря на нездоровье, Петр ни за что не хотел лежать в постели. Он мужественно переносил приступы той страшной болезни, которая три года спустя свела его в преждевременную могилу.

Ни одной минуты царь не оставался без дела: читал, писал, только не принимал к себе. Когда приступы были особенно сильны, он, зажав в зубах короткую голландскую шкиперскую трубку, крупными и тяжелыми шагами ходил по комнате; и только подергиванье плеч и головы выказывало затаенное страданье.

Измайлов попал на дежурство, когда у царя только что кончился припадок, и он чувствовал себя хорошо. Даже потребовал анисовой водки и крендель. Измайлов воспользовался хорошим настроением царя и исподволь повел речь о боярине Курослепове и его дочке. Он сумел живо и смехотворно рассказать, как сегодня налетел с санями на боярина, как он бранился и хотел жаловаться царю.

– Да ты никак, Левушка, жениться задумал? – усмехаясь, сказал царь.

Измайлов смущенно потупился.

– Ага, – продолжал царь. – Ну, что ж… Только вот не знаю, что скажет боярин… Ведь ты – рыло скобленое, да еще обасурманился.

И царь засмеялся.

– А уж и потеху мы состроим, Левушка, – весело, как юноша, заговорил царь. – А тебя я знаю, – уже серьезно добавил Петр, – и дочь Курослепова не может быть худа…

Измайлов, взволнованный и радостный, поцеловал руку царя.

6

Боярин был в отчаянии: шли дни, а Настенька не поправлялась. Правда, она уже была в памяти, но еще слаба и все лежала.

В первый день Нового года боярин был в Кремле на торжественной обедне в присутствии царя. Когда он по окончании обедни принес поздравления царю, Петр ошеломил его вопросом о дочери. И когда Курослепов ответил, что его дочь больна, царь покачал головой и промолвил:

– Ладно, ужо мы посмотрим ее с лекарем.

Курослепов низко поклонился. Он знал обычай царя ездить в этот день по ближним людям славословить.

Петр всегда держал слово, и не прошло трех часов, как от ворот прибежали холопы с криками: «Едут! Едут!»

Старый боярин выскочил за ворота и обомлел. Необычайная процессия приближалась к его дому. Впереди верхом на осле ехал рослый толстяк в красном одеянии, с тиарой на голове. За ним в черных и красных плащах ехало еще человек десять-двенадцать – кто на чем…

Курослепов смотрел и не верил глазам. На улице у всех дворов стояли любопытные, смотря на чудных наездников. Один сидел на корове задом наперед и неистово дул в трубку. Другого везли верхом на бочке. Третий, карлик, сидел на козле с золотыми рогами. Дикие звуки труб и барабанов наполняли воздух.

Двое скороходов подбежали к воротам и закричали:

– Открывай ворота, боярин! Всепьянейший папа со своими кардиналами едет к тебе в гости.

При громком хохоте собравшихся всепьянейшая коллегия въехала на широкий боярский двор.

Известно было, сколько могла выпить всепьянейшая коллегия. Не прошло и получаса, как сам папа уже отплясывал посреди столовой, подобрав полы своей мантии. Крик и гам стоял невероятный.

Боярин, хотя и негодующий на эти скверны, не вытерпел и сам здорово хлебнул.

Когда Курослепов встретил у своих ворот царя, Петр сказал, указывая на своего спутника:

– Вот тебе лекарь!

Это был человек высокого роста в остроконечной шапке, на которой были вышиты звезды, в длинном голубом балахоне также с золотыми звездами. Лицо его было закрыто кисеей.

Курослепов подозрительно посмотрел на лекаря, но по приказанию царя должен был, скрепя сердце, провести его к дочери.

– Добро! – сказал царь. – Он ее вылечит и сюда приведет, а не то я его за ребро повешу. Таков уговор.

– Негоже девице быть среди мужчин, – промолвил Курослепов.

– Эх, боярин, боярин, – серьезно ответил царь, – прошло это время. Я распахнул терема! Пора на волю, на свет, на солнце. Полно, боярин! Дорогу новому, молодому! А вот и больная!

Курослепов обернулся, и чаша выпала из его рук.

Рука об руку стояли Настенька с мнимым лекарем – Измайловым.

– Я говорил, что вылечит! – весело закричал царь.

Курослепов вскочил, но тяжелая рука царя опустилась на его плечо.

– Я за них, – сказал он твердо и решительно. – Отпусти дочь на волю, тесно стало ей в старом твоем терему. Молодая Русь идет, старик… Благослови ее!

Настенька тихо опустилась на колени.

Ф. Зарин-Несвицкий

Одна из самых значительных и загадочных личностей эпохи царствования императора Петра I – граф Яков Велимович Брюс (1670–1735), потомок древнего королевского рода Шотландии, правившего страной в начале XIV века. По выражению историка В. Н. Татищева, ученика графа Брюса, это был человек «высокого ума, острого рассуждения и твердой памяти, а к пользе российской во всех обстоятельствах ревнительный рачитель и трудолюбивый того сыскатель».

У знахарки