«Услышав рядом с собой голоса, князь Андрей понял, что среди них был и голос его героя, произнесший в его адрес свое знаменитое: “Вот прекрасная смерть”. Но для Андрея это уже были не слова великого императора, а всего лишь “жужжание мухи”».

Мы вышли из метро. На тусклой улице ноябрьского города мы влились в толпу людей в косухах, сапогах с заостренными носами, черных платьях, рваных джинсах. У кого-то лицо пробито металлическими кнопками, у кого-то серьги в губах («Сдать бы их в металлолом – заработаем на билет», – говорит кто-то в толпе), у кого-то – вплетенные в волосы колокольчики. Мы шли толпой по обледеневшему асфальту, солнце садилось, и все, что было покрыто льдом, отсвечивало этим холодным ослепительным сиянием. Мы курили купленный Димоном «Беломор», кашляли, поднимали воротники курток.

– Теперь время аскать, – сказал Павлик.

Сквер перед концертным залом. На спинках скамеек сидели такие же, как мы, у каждого второго была гитара, каждый второй играл «Мое поколение» и «Группу крови», у каждого третьего – бутылка «Три семерки». Иногда к нам подходили девушки в узких джинсах, похожие на Наташу, в черных легких куртках, с длинными шерстяными шарфами. Они поправляли заученным жестом распущенные волосы и спрашивали полтинник на билет. Одна из них предложила Димону «пососаться», если он даст ей проходку. «Первый раз в жизни по-настоящему жалею, что нет у меня проходки», – сказал Димон. Мы переминались с ноги на ногу, кидая жалобные взгляды на спешащих к кассе. Из толпы выскочил довольный Павлик и сказал, что ему дали три сигареты и пятнадцать рублей. Увидев, что мы на троих собрали только восемь, махнул рукой: «Они уже начали, пойдем к стене за сценой хотя бы, вдруг что-то услышим».

У стены за сценой уже собралась толпа, из здания доносились гул и рев. Лучше всего было слышно ударные, с удовлетворением отметил я про себя. Мы постояли так минут двадцать, пытаясь угадать, какие песни играют в зале, мне передали бутылку портвейна. Толпа людей с колокольчиками в волосах, держа в руках зажигалки, качалась, подпевая – так, что даже мне стало противно. Когда детина в черной косухе начал кричать: «Такая вот вечная молодость, блядь!» – Димон Мочилла не выдержал: «Пойдем к метро, возьмем еще пива, я не могу так больше жить ни капли». Потом уже нам сказали, что надо было не аскать, а идти к служебному входу и проситься на концерт у охранников: раз в двадцать минут пропускали человек по десять.

Но сейчас мы шли в обратную сторону по пустой обледеневшей дороге. Было уже совсем темно, стало уже совсем холодно, дома окружали нас толпой чужого тепла.

– Что скажет химичка?

– К черту! Что скажет Наташа?

Димон сохранял оптимизм и пел песню: «На двоих один паспорт для развода ментов и кассета “Битлов”, на двоих парабеллум, если война, колокольчик в твоих волосах звучит соль-диезом. Мою песню услышат тысячи глаз. Мое фото раскупят сотни рук».

– Не рок это, а говно, и все вообще говно, – прошептал Павлик. Я не любил Павлика, но согласился с ним внутри себя.

Мы прошли еще немного, повернули на Барклая. И тогда появился он. Маленький мальчик размером с мусорное ведерко, в свисающей до колен толстовке с нарисованной рожицей.

– Дайте покурить, парни, – очень жалобно попросил он, перегородив Павлику дорогу.

– Мальчик, иди домой, нет у нас ничего.

– А если найду?

Павлик рассмеялся, обошел мальчика и пошел дальше. Но мусорное ведерко завизжал высоким голосом, поломав тихую улицу: «Сука, зачем бьешь! Больно! Больно!»

От стен отделяется пять, нет десять, нет, пятьдесят высоченных гренадеров и коренастых артиллеристов. У некоторых артиллеристов баскетбольные биты. Биты красиво сверкают в свете фонарей. Подбородки гренадеров, лица которых скрывают капюшоны, некрасиво сверкают в свете фонарей. Все они в длинных балахонах. Проехавшая мимо фура высвечивает надпись ONYX.

– Что за хэлл, – выдыхает Димон.

– Это что же, ребятки, вы мальца обижаете?

Из группы балахонов отделяется человек-гора. Он выше самого высокого из нас в два, нет, в три раза.

– Да мы его пальцем не тронули.

– Растворись, – говорит человек-гора и поднимает Павлика за ворот. – Баклажан, посмотри, этот тебя ударил?

– Вроде этот, – щурясь, говорит мальчик-мусорное-ведерко.

– Вы кто, пиздюки?

Не дожидаясь ответа, человек-гора резко опускает Павлика на землю, тот падает.

– Смотрите, как получается. Вы рокеры, да? Наших на Арбате по углам гасите, недавно негра на фонаре повесили, а у нас на районе мальцов чморите, так?

Мы щебечем, как канарейки, как марсиане. Нет, мы никого не трогали, мы идем домой, давайте мы просто пойдем домой, у нас, если нужно, есть двадцать восемь рублей, не мучайте мы.

– А чего так рано с концерта? Не хватило, не пустили? – спрашивает человек-гора и смеется так, что стеклянная витрина аптеки на другой стороне улицы трескается. С ним вместе смеются и все остальные люди в балахонах.

– Ничего, мы вам устроим досуговый центр «Горбушка».

Они деловито снимают с нас рюкзаки, ставят Павлика к дереву, велят мне отмерить одиннадцать шагов. Я отмеряю. Они бьют пенальти нашими рюкзаками, Павлик – ворота. Первый пролетает мимо Павлика – он отклонился: «Не двигайся, Моррисон, ухо отрежу». Второй рюкзак мой, он попадает Павлику в пах, от удара Павлик падает. Я кричу.

– Ну привет, Носяра. Ты откуда такой прилетел?

Человек-гора тычет мне в грудь указательным пальцем, и я не просто падаю, а впечатываюсь в асфальт, в лужу бензина: какая радуга, думаю я.

– Снимай майку, – тихо говорит Гора Павлику.

– Не сниму.

– Снимай майку и скажи: уважаю рэп.

– Да пошли вы.

– Тогда сейчас сделаем так: я оторву тебе голову, а малыш Баклажан наблюет тебе в шею. Идет?

Мне так страшно и так интересно это увидеть, что я поднимаюсь. Вижу: голова Павлика на месте, пока они всего лишь стягивают с него майку, а он отбивается – к нему тянутся сотни рук, его крик слышат тысячи ушей.

– Смотри, крепкий какой, на принципах.

Я влезаю в эту кучу и тоже кричу. Меня хватает сотня рук.

– А теперь носатый, я сказал, носатый!

Все вокруг смеются.

– Так, а ты, огурец-уродец, скажи: я люблю рэп. Чего головой машем?

– Да он же глухой, пацаны.

– Смотрите – первый в истории глухой рокер, обосраться! Давай по слогам, я тебе громко скажу: Я ЛЮ-БЛЮ РЭП, РОК – ЭТО КАЛ.

Я что-то мычу.

– Говори, иначе отпиздим друга твоего, ухо отрежем и к твоей жопе пришьем, чтобы лучше слышал.

Мне показалось – или и у него правда в руке блестит нож-раскладушка? Нет, не могло показаться, он точно здесь,