— Я тебе это серебро в пасть вобью,свинья поганая! — перебил Князь и ещё долго выкрикивал бессвязные угрозы иругательства.

— “Много” — это сколько,уважаемый? — спросил Очко, когда Князь захлебнулся ненавистью и умолк.

— Не одна телега нужна, чтоб увезти.Знаю, вы давно то серебро ищете, а нашёл я. За Смерть — отдам.

Князь хотел было снова раскричаться, но Очкоподнял палец: тихо, молчок.

— Ты про клад ерохинского каляки? —вкрадчиво спросил валет. — Нашёл, значит? Ох, ловок, сын Кавказа.

— Да, теперь клад мой. А захотите — будетваш.

Князь мотнул головой, будто бык, отгоняющий слепней.

— Смерть не отдам! За всё серебро изолото не отдам! Никогда она не будет твоя, пёс!

— Она уже моя. — Кавказец погладилсвободной рукой бороду. — Как хочешь, Князь. Я по-честному пришёл, а тыменя “псом” назвал. Я знаю уже: у вас на Москве по всякому ругаться можно, ноза “пса” на нож ставят. Будем резаться. У меня нукеров больше, чем у тебя, икаждый — орёл.

Он попятился к двери, по-прежнему держаревольвер наготове. Сенька вскочил, прижался к черкеске плечом.

— Куда, гад?! — заорал Князь. —Живым не уйдёшь! Давай, пали! Мои волки тебя завалят!

В дверь сунулся один из близнецов:

— Князь, ты чё шумнул? Звал?

Ни на миг не отводя глаз от Князя и Очка,абрек схватил Авося-Небося левой рукой пониже подбородка, подержал таксекундочку-другую и выпустил. Парень осел кулём, кувыркнулся набок.

— Погоди, уважаемый! — сказалОчко. — Не уходи. Князь, человек к тебе с миром пришёл, по-хорошему. Бабойбольше, бабой меньше — какая разница. Что братаны скажут? — И дальшезаговорил стихами. — Полно, Князь, душа моя, это чудо знаю я.

Эге, вспомнил Сенька, а стихи-то знакомые. ЭтоЦаревна Лебедь князь Гвидону так говорила: мол, не пузырься, всё тебе обустроюв лучшем виде.

Но хитровский Князь сказку, похоже, не читал изахлопал на Очка глазами. Тот тоже мигнул, но только не двумя глазами, а одним— Сеньке сбоку хорошо видно было.

— Клад, говоришь? — хмуро пробурчалКнязь. — Ладно. Если на калякин клад — меняюсь. Но серебро вперёд.

— Слово? — спросил Казбек. —Фартовое?

— Фартовое, — подтвердил Князь и,как положено при клятве, большим пальцем себя по горлу чиркнул, но Сенька опятьуглядел каверзу: левую-то руку Князь за спину убрал — не иначе кукишем сложил,отчего фартовой клятве выходила цена грош. Надо будет после Казбеку, то естьЭраст Петровичу, про это подлое коварство рассказать.

— Хорошо. — Джигит головой кивнул,оружие спрятал. — Ночью приходите в Ерошенковский подвал, в самый дальний,где тупик. Вдвоём приходите — больше нельзя. В три часа с четвертью, ровно.Придёте раньше или позже — уговору конец.

— Придём вдвоём, а твои волки наспорежут? — прищурился Князь.

— Зачем для этого в подвал ходить? —пожал плечами Казбек. — Хотели бы — и так вас на кебаб нарезали. Мне наМоскве верные кунаки нужны, кому верить можно… Встретят вас там, в подвале.Отведут, куда нужно. Когда увидишь, кто встретит, поймёшь: Казбек мог ничеготебе не давать, даром взять.

Князь открыл было рот что-то сказать (судя пооскалу — злое), но Очко положил ему руку на плечо.

— В три пятнадцать пополуночи будем,уважаемый. Слово, фартовое.

Вот валет поклялся безо всяких хитростей, обеего руки были на виду.

— Так не берёшь мамзельку? — спросилкавказец у Князя уже в дверях.

Сенька закоченел. Ай, Эраст Петрович, погибелимоей хотите? Николай-Угодник, Матушка-Заступница, не дайте пропасть!

Но Князь, скости ему за это Боже тыщу летадских мучений, вместо ответа лишь харкнул на пол.

Обошлось.

На улице, как сели на лихача да малостьотъехали, Сенька, горько вздохнув, сказал:

— Спасибо вам, Эраст Петрович, за вашуласку-заботу. Вон как вы с верным человеком поступаете. А если б Князь сказал“давай свою мамзельку”? Неужто отдали бы меня на погибель и растерзание?

— За угол повэрнешь — стой! —приказал извозчику неблагодарный инженер все тем же “кавказским” голосом. И ответилна попрёк, только когда вылезли из пролётки.

— Для Князя существует только однаженщина. Ни на одну д-другую он и смотреть не захочет. Мне нужно было, Сеня,чтобы ты выглядел перепуганным — для большей достоверности нашей маленькойинтермедии. У тебя это отлично п-получилось.

Лишь теперь Сенька сообразил, что вмаскарадном обличье — хоть старого жида, хоть дикого горца — Эраст Петровичсовершенно не заикался. Вот ведь удивительно. Припомнил и то, что инженерпроделал всю работу в одиночку, от напарника никакой помощи ему не было. Истало Скорику стыдно. Больше всего за то, как трусил, Матушку-Богородицу иНиколая-Угодника на подмогу звал. Хотя чего стыдиться-то? Чай, живой человек,не истукан навроде господина Неймлеса. Такому молитва без надобности, вот иМаса-сенсей про это говорил.

Они шли по Покровке, мимо Троицы что наГрязях, мимо пышного Успенского храма.

— А вы никогда Богу не молитесь? —спросил Сенька. — Это потому что вы совсем ничего не боитесь?

— Почему не боюсь? — удивился ЭрастПетрович. — Боюсь. Страха не знают лишь люди, начисто лишённыевоображения. А раз боюсь, то стало быть, и молюсь иногда.

— Врёте!

Инженер вздохнул:

— Нужно говорить “лжёте”, а лучше бы безкрайней надобности совсем такого не г-говорить, потому что… — он сделалнеопределённый жест.

— …Можно за это схлопотать полицу, — догадался Сенька.

— И поэтому тоже. А молитва у меня, Сеня,вот какая, один священник научил: “Упаси меня, Господи, от кончины медленной,мучительной, унизительной”. Вот и вся молитва.

Скорик задумался. Про медленную смерть понятно— кому охота десять лет в параличе лежать или высохнуть заживо? Про мучительнуютоже ясно.

— А унизительная смерть это какая? Когдачеловек помер, а все на него плюют и ногами пинают?