Повернулся по-кошачьи, мягко, да и вышел вон.

Едва внизу хлопнула дверь, как из-за шторывыскочили два еврея.

Затараторили хором:

— Что вы ему такое наговорили? Какое ещёсеребро? Зачем вы это выдумали? Где мы теперь возьмём столько старинных монет?Это настоящая катастрофа!

Эраст Петрович, немедленно восставший ото сна,не перебивал галдящих гвиров, а занимался своим делом: снял ермолку, седойпарик, отцепил бороду, потом достал из мешка скляночку, смочил вату и началпротирать кожу, отчего старческие пятна и дряблость волшебным образом исчезли.

Когда образовалась пауза, кротко сказал:

— Нет, не выдумал. Клад д-действительносуществует.

Попечители уставились на него, как быпроверяя, не шутит ли. По господину Неймлесу, впрочем, было видно: нет, отнюдьне шутит.

— Но… — осторожно, словно кдушевнобольному, обратился к нему чернявый, — но вы понимаете, что этотбандит вас обманет? Заберёт весь клад и ничего не отдаст?

— Непременно обманет, — кивнулинженер, снимая лапсердак, выцветшие плисовые штаны и калоши. — И тогдаслучится то, что напророчил Наум Рубинчик: Упыря повезут в гробу. Только не вПетербург, а на Б-Божедомку, в общую могилу.

— Зачем вы разделись? — с тревогойспросил седой. — Не пойдёте же вы в таком виде по улице?

— Прошу извинить за д-дезабилье, господа,но у меня совсем мало времени. Нам с этим юношей пора делать следующийвизит. — Эраст Петрович повернулся к Скорику. — Сеня, не стой, какпамятник задумчивому П-Пушкину, раздевайся. Прощайте, господа.

Гвиры снова переглянулись, и тот, что старше,сказал:

— Что ж, доверимся вам. Теперь у нас всеравно нет иного выхода.

Оба с поклоном удалились, а инженер достал измешка черкеску с газырями, мягкие кожаные чувяки, папаху, кинжал на ремешке и вдва счета обратился в кавказца. Сенька во все глаза глядел, как господинНеймлес приклеивает поверх своих аккуратных усиков другие, смоляной черноты, итакого же колера разбойничью бороду.

— Вы прямо Имам Шамиль! — восхитилсяСкорик. — Я в книге на картинке видал!

— Не Шамиль, а К-Казбек. И не имам, аабрек, спустившийся с гор, чтоб завоевать город неверных гяуров, — ответилЭраст Петрович, меняя седые брови на чёрные. — Разделся? Нет-нет, догола.

— К кому мы теперь? — спросилСенька, обхватив руками бока — не больно-то жарко было нагишом стоять.

— К его сиятельству, твоему бывшемуп-патрону. Надень вот это.

— Какому сия… — Сенька не договорил,поперхнулся. Так и застыл, держа в руках что-то шёлковое, невесомое, вынутоеинженером всё из того же мешка. — К Князю?! Да вы что?! Эраст Петрович,миленький, он же меня порешит! И слушать ничего не станет! Увидит — и сразузавалит! Он бешеный!

— Да нет же, не так. — ГосподинНеймлес развернул короткие шёлковые подштанники с кружавчиками. — Сначалап-панталоны, потом чулки с подвязками.

— Бабское бельё? — разгляделСкорик. — Зачем оно мне?

Инженер извлёк из мешка платье, высокиеботинки на шнуровке.

— Вы что, хотите меня девкой нарядить?!Да я лучше сдохну!

Это у них с Масой с самого начала так задуманобыло, догадался Сенька. Потому и рожу бритвой обскребли. Ну уж кукиш! Сколькоможно измываться над человеком?

— Не надену и все тут! — решительнообъявил он.

— Дело твоё, — пожал плечами ЭрастПетрович. — Но если Князь тебя узнает, то обязательно, как ты выражаешься,з-завалит.

Сенька сглотнул.

— А без меня, обойтись никак невозможно?

— Возможно, — сказал инженер. —Хоть это и затруднит мою з-задачу. Но дело даже не в этом. Тебе потом будетстыдно.

Немного посопев, Скорик натянул скользкиедевчачьи портки, чулки в сеточку, красное платье. Эраст Петрович надел настрадальца светлый парик с букольками, стёр с лица густую жидовскуюконопатость, зачернил ресницы.

— Ну-ка, губы т-трубочкой.

И жирно намазал Сенькин рот сладко-пахучейпомадой.

После протянул зеркальце:

— Полюбуйся, какая вышла красотка.

Скорик не стал смотреть, отвернулся.

— Хоп-хоп, чумовые! — гаркнул лихачна вороных, и красавцы кони встали, как вкованные. Коренник изогнул точёнуюшею, покосился на извозчика бешеным глазом, топнул по булыжнику кованым копытом— полетели искры.

Хорошо подкатили к нумерам “Казань”, важно. ИБоцман, что со своей тележки свистульками торговал, и толпившаяся вкруг негомелюзга повернулись к шикарному (три рубля в час!) ландо, уставились накавказца и его спутницу.

— Здэсь жди! — велел джигит лихачу,кинул блёсткий золотой империал.

Спрыгнул, не коснувшись ногой подножки.Ряженого Сеньку взял за бока и легко поставил наземь, двинулся прямо к воротам.Боцману сказал не заветное “иовс”, как Скорик учил, а коротко, веско обронил:

— Я — Казбек.

И Боцман ничего, в дудку не шумнул, толькоприщурился. Кивнул восточному молодцу — заходи, мол. На Сеньку глянул мельком.Можно сказать, вовсе не заинтересовался его персоной, отчего тугой узел,закрутившийся у Скорика в брюхе, малость поослаб.

— Г-грациозней, — сказал во двореЭраст Петрович своим обычным голосом. — Не маши руками. Двигай не плечами,а бёдрами. Вот так, хорошо.

На стук дверь приоткрылась, высунулсянезнакомый Сеньке парнишка. Новый шестёрка, догадался Скорик, и в сердце — надоже — будто шильцем кольнуло. Взревновал, что ли? Чудно.

Пацанок Сеньке не понравился. Плоскорылыйкакой-то и глаза жёлтые, чисто у кота.

— Чего надо? — спросил.

Господин Неймлес и ему сказал то же:

— Я — Казбек. Князю скажи.

(У него выговорилось “Кинязу”.)

— Какой ещё Казбек? — шмыгнул носомшестой, и был немедленно ухвачен за этот самый нос двумя железными пальцами.

Абрек гортанно выругался, сочно приложилплоскорылого башкой о косяк, потом оттолкнул — тот грохнулся на пол.