У ворот со снятыми шапками стояли несколькоизвозчиков — нарушители уличного порядка. Пришли снятые с пролёток номеравыкупать. Это рубликов семь, да и то, если сильно покланяться.

В самом дворе толпились кружком мужики вподпоясанных рубахах. По виду — артель хохлов-плотников, приехавшая в Москву назаработки. Старшой, с вислыми усами, ходил с шапкой по кругу, остальные бережноссыпали серебро и медь. Понятно: работали у застройщика без нужной бумажки,теперь псы у них половину денег оттяпают. Обыкновенное дело.

Раньше, при прежнем приставе, говорят, туттакого беспардонства не было, но каков поп, таков и приход.

Едва Сенька толкнул клеёнчатую дверь и вошёл втёмный, заплёванный коридор, как его ухватил за подол наглый, мордатый псина снашивками.

— Ишь какая, — говорит. Подмигнул икак ущипнёт за бок, руки бы ему, сволочи, поотрывать. — Чтой-то я тебяраньше не видал. Жёлтый билет выправлять? Так это ко мне. Пойдём.

И уж за локоть ухватил, хочет тащить куда-то.И ведь брешет, поди, про билет — просто девушкой задарма попользоваться хочет.

— Мне к господину полковнику, —строго пискнул Сенька. — Письмо передать, важное.

Пёс и отцепился. Иди, говорит, прямо, а потомнаправо. Его высокоблагородие там сидят.

Скорик пошёл, куда сказано. Мимо курятника,где отловленные бродяги сидят, мимо запертых камер с ворами-преступниками (те,сердешные, пели про чёрного ворона — заслушаешься). Потом коридор почище стал,посветлей и привёл Сеньку к высокой кожаной двери с медной табличкой “Пристав.Полковник И. Р. Солнцев”.

На деликатный Сенькин стук строгий голос из-задвери сказал:

— Ну?

Скорик вошёл. Пискляво поздоровавшись,протянул письмо:

— Вот, просили передать самолично.

И хотел немедленно ретироваться, но приставнегромко рыкнул:

— Ку-да?

Грозный полковник сидел за столом, ел яблоко,отрезая дольки узким ножиком. Вытер лезвие салфеточкой, потом нажал какую-токнопку, и клинок с железным щелчком спрятался.

Распечатывать конверт Солнцев не спешил,внимательно разглядывал посетительницу, особенно задержался взглядом нафальшивом бюсте (эх, перестарался господин Неймлес, больно много ватыпонапихал).

— Кто такая? Гулящая? Имя?

— С-Санька, — пролепеталСкорик. — Александра. Александрова.

— Что за письмо? От кого?

Солнцев подозрительно ощупал конверт,посмотрел на свет.

Чего говорить-то?

— Клиент один дал… Наказал: самомугосподину полковнику, говорит, передай, в собственные руки.

— Хм, тайны бургундского двора, —пробормотал пристав, вскрывая конверт. — Стой здесь, Александрова. Жди.

Быстро пробежал письмо глазами, дёрнулся,расстегнул крючок на жёстком вороте, облизнул губы и стал читать сызнова.Теперь читал долго, будто пытался разглядеть что-то между строчками.

Сенька даже соскучиться успел. Хорошо на стенефотокарточки висели и газетные вырезки в рамках, под стёклами.

Интересней всего была картинка из журнала. Наней, молодцевато подбоченясь, стоял Солнцев, помоложе, чем сейчас, а рядом, впоставленном на попа дощатом гробу — усатый дядька с чёрной дыркой во лбу.Внизу подпись: “Молодой околоточный надзиратель кладёт конец преступной карьереЛюберецкого Апаша”.

Ниже статья, без картинки, но зато с большущимзаголовком:

“Арестована шайка фальшивомонетчиков. Браво,полиция!”

Фотография, без подписи: Солнцеву жмёт рукусам князь-губернатор его высочество Симеон Александрович — тощий, огромадногороста, да ещё подбородок задрал, а пристав, наоборот, наклонился и коленкиприсогнул, но рожа, то есть лицо, улыбчивое и довольное-предовольное.

Ещё статья, не шибко старая, не успелапожелтеть: “Самый молодой участковый пристав Москвы”, из “Ведомостей московскойгородской полиции”. Сенька прочёл начало: “Блестящая операция по арестованиюбанды хамовнических грабителей, выданных одним из членов сего преступногосообщества, вновь заставила говорить о таланте подполковника Солнцева иобеспечила ему не только внеочередное производство в чин, но и назначение водин из труднейших и приметнейших участков Первопрестольной, на Хитровку…”

Дальше прочесть не успел, потому что приставсказал:

— Тэк-с. Ин-те-ресное послание.

Оказалось, что смотрит он при этом уже не написьмо, а на Сеньку, и нехорошо смотрит, словно собирается развинтить его надетали и понять, что там у Сеньки внутри.

— Ты, Александрова, чья? Кто твой кот?

— Я сама по себе, вольная, —немножко поколебавшись, ответил Скорик. Назовёшь какого-нибудь кота, хоть тогоже Студня, а вдруг полковник проверить вздумает? Есть, мол, у тебя, Студень, такаямамзелька? Неаккуратно выйдет.

— Это ты раньше была вольная, —недобро улыбнулся пристав. — Да вся вышла. С сего дня будешь на меняфурсетить. Девка ты, по всему видно, шустрая, глазастая. И собой недурна,грудастенькая. Голосишко, правда, противный, но тебе ведь не в опере петь.

И хохотнул. Вот, гад, в фурсетки решилприписать! Это мамзелек, которые псам на своих кукуют, так зовут. За такое,если фартовые или воры узнают, расплата одна — кишки наружу. Если найдут гдегулящую с распоротым брюхом, всем ясно, за что её. А уж кто — это поди вызнай.И все же немало мамзелек, которые фурсетствуют. Само собой, не от хорошейжизни. Прижмёт такой вот подлый пёс — попробуй открутись.

Сеньке-то что, фурсеткой так фурсеткой, однакоуважающая себя мамзелька должна была покобениться.

— Я девушка честная, — сказал онгордо. — Не из тех шалав, которые псам на своих кукуют. Ищите себе другихкукушек.

— Что-о?! — заорал вдруг приставтаким ужасным голосом, что Скорик обмер. — Это ты кого “псами” назвала,стеррррва?! Ну, Александрова, за это я на тебя штраф запишу. На уплату — тридня. А потом знаешь, что будет?

Сенька помотал головой — испуганно, и уж безовсякого притворства.

А Солнцев с крика перешёл на вкрадчивость:

— Объясню. Если ты мне в три дня штраф заоскорбление не выплатишь, я тебя на ночь в третью камеру запру. Там у менязнаешь кто? Преступники, больные чахоткой и сифилисом. По новому гуманномууказу ведено держать их отдельно от прочих арестантов. Они ночку с тобойпоиграются, а там поглядим, что к тебе скорей привяжется — французка иличахотка.

Похоже, пора было от девичьей гордостиотходить.